Как всегда, её туалет представлял смесь мужской и женской одежды: алый камзол, алая юбка и чёрная шляпа с чёрным плюмажем. Она ехала верхом на белом коне по кличке Уникорн, в руках держала маршальский жезл, а к седельной луке были приторочены огромные кавалерийские пистолеты — смесь амазонки с кавалерийским офицером! Зрелище было не для слабонервных, но парижанам Кристина пришлась по душе. И только во время причастия в соборе Парижской Богоматери епископу Амьенскому очень не понравилось, что королева не опустила очи долу в благоговейном экстазе, а смотрела прямо ему в глаза.

Через несколько дней она поспешила в Компьен. Там она познакомилась с придворной дамой Франсуазой Берто Мотвиль и встретилась, наконец, с кардиналом Мазарини. Он пригласил её на обед в Шантильи и в самых расплывчатых словах дал заверения относительно неаполитанского дела. Кристина верила в свою удачу, хотела верить и кардиналу. Тем не менее она сумела распознать эту личность и дать ей точную характеристику. Что не помешало ей попасться на его уловки.

Двадцать второго сентября 1656 года в Компьене между королевой и кардиналом было заключено соглашение, согласно которому Неаполь занимали французы и их итальянские сторонники. В операции принимал участие французский флот, были оговорены средства на его содержание в течение двух месяцев — на такой срок была рассчитана вся операция. Французские корабли должны были привезти с собой оружие и раздать его неаполитанцам, в то время как Кристина обеспечивала операции политическое прикрытие.

Кроме неаполитанского дела Кристина обсудила с Мазарини франко-шведские отношения, а также вопросы получения денег в счёт невыплаченных ранее шведских военных субсидий. Кардинал дал поручение своему послу в Стокгольме сделать шведскому правительству представление о том, что король Франции рассматривал положительное решение финансового вопроса Кристины как важный элемент франко-шведской дружбы. Посол должен был подтолкнуть опекунское правительство Швеции к согласию на то, чтобы Франция выплатила королеве часть апанажа из сумм, оставшихся невыплаченными Швеции в период Тридцатилетней войны.

Обер-гофмейстерина королевского двора мадам Мотвиль, оставившая воспоминания о Кристине, была на первых порах шокирована её внешним видом: та въехала в Компьен в съехавшем набок и грязном от дорожной пыли парике, а также в пыльной и смятой одежде (о ужас!). Особенно поразил француженку цвет кожи Кристины: «Когда я впервые увидела её, то она была похожа на странствующую цыганку… Всё в ней было до необычайности странным, способным более внушать страх, чем симпатии». И всё-таки, несмотря на то, что мадам Мотвиль считала небрежность в одежде смертным грехом, она сумела по достоинству оценить иностранку, как только услышала её речь: «К моему удивлению, я почувствовала, что она мне нравится». А вот её свиту, братьев Сантинелли и Мональдески, она назвала «двумя-тремя лицами жалкой внешности, которым она ради куртуазности присвоила титулы графов», в то время как женская часть свиты «больше напоминала продавщиц в магазине, нежели благородных дам».

Видавшая виды известная амазонка Анна Мария Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье по прозвищу Гранд-Мадемуазель, участвовавшая в боях во время Фронды, тоже сгорала от нетерпения познакомиться со знаменитой шведской королевой. Она увидела её в театре на балетном спектакле. Кристина явилась в ярко-красном, вышитом золотом, камзоле, в серой, вышитой золотом, юбке и, к великому удивлению Гранд-Мадемуазель, выглядела не смешно, а вполне привлекательно. Француженка нашла цвет её кожи и её голубые глаза просто замечательными, в своих описаниях она назвала Кристину «маленьким красивым мальчиком». А вот манеры королевы ей не понравились: «Она сквернословила, призывая в свидетели Бога, ёрзала в кресле, то эдак, то так вытягивала ноги, клала их на подлокотники кресла.