Кристина болезненно переживала такую, по её мнению, несправедливость: сначала она оскандалилась в Риме, а теперь вот разгневала Францию. Но одновременно эта ситуация безмерно обострила чувство её собственного достоинства: ведь будь на её месте монарх-мужчина, общественное мнение было бы настроено к нему куда благосклоннее и снисходительнее. И она, несмотря ни на что, продолжала смело высказывать своё мнение по поводу происшедшего и, не снимая с себя ответственности, упорно и открыто защищала своё право на наказание своих слуг и подданных. Иначе в чём же заключалось суверенное и неотъемлемое право монарха?

Кардинал Мазарини был вынужден принять её и предоставил в её распоряжение апартаменты в Лувре, давая тем самым понять, что её пребывание в столице рассматривается им как временное. Король, вопреки опасениям Кристины, воспринял трагический эпизод в Фонтенбло довольно спокойно и продолжал выказывать по отношению к ней знаки внимания. Он поспешил нанести ей визит и проявил дружеские чувства, в то время как мать его, Анна Австрийская, с трудом сдерживая гнев, вместе с Мазарини стала готовить почву для выдворения Кристины из страны.

Кардинал окончательно потерял интерес к неаполитанским делам и находился в некоторой прострации: в январе скончалась его красавица-племянница Манчини, и он ещё никак не мог оправиться от этого удара. В одной из бесед он сказал Кристине, что по возвращении в Рим она может проживать в его собственном дворце. Намёк был понят, и Кристина стала думать о том, чтобы направить свои стопы в Англию. Но лорд-протектор, уже наслышанный об «эскападах» эксцентричной шведки, особого энтузиазма в отношении её визита в страну не проявил. Так и не дождавшись от него приглашения, Кристина приказала паковать вещи и готовиться к отъезду в Италию. Дорога в Рим, наконец, освободилась, и 18 марта 1658 года она выехала из Фонтенбло, «выколотив» из кардинала заём в размере 80 тысяч экю, который должен был быть погашен Стокгольмом за счёт всё тех же субсидий времён Тридцатилетней войны. Впрочем, Мазарини на всякий случай подстраховался: он задержал багаж Кристины, следовавший из Антверпена, и возвращал его королеве частями, по мере погашения долга.

В Тулоне королеву посадили на галеру Людовика XIV, и она поплыла в Ливорно. Там она ещё раз встретилась с герцогом д’Эсте и заключила с ним договор о вторжении в Неаполь. Герцог, по всей видимости, был уже проинформирован кардиналом Мазарини и составил договор в самых расплывчатых и ни к чему не обязывавших выражениях. Но Кристина на это не обратила внимания и продолжала позволять водить себя за нос.

Свой въезд в Рим после почти двухлетнего отсутствия королева осуществила инкогнито, то есть скромно появилась там как обычное частное лицо. Но это не помогло, и Кристину встретил шквал критики и негодования. Вместе с римлянами негодовала вся Европа. Своё возмущение самоуправством шведской королевы в деле Мональдески выразил папа. Особенно шокировала публику открытая защита Кристиной капитана ватиканской гвардии Людовико Сантинелли, одного из палачей несчастного Мональдески. Но ведь в обязанность монарха входит не только наказание, но и защита своих подданных, и Кристина была верна этому правилу.

Не нравилось Ватикану и то, что Кристина продолжала цепляться за свою идею фикс стать королевой Неаполя, встречалась с герцогом Модены, а теперь загорелась двумя идеями сразу: освободить от османов Ближний Восток и с помощью императора Священной Римской империи вытеснить Бранденбург из Померании.