|
Придворные видели, что король Наваррский идет к красавице Шарлотте, и зная, как пылко его сердце, деликатно удалились, чтобы не мешать их встрече; и как раз в то время, когда Маргарита Валуа и герцог Гиз обменивались уже известными нам латинскими словами, Генрих подошел к г-же де Сов и тоже заговорил, но заговорил на французском языке, вполне понятном, несмотря на его гасконский акцент, и разговор этот был, во всяком случае, куда менее таинственным, чем вышеприведенный. — А-а! Душенька моя! – сказал он ей. – Вы появились в ту самую минуту, когда мне сказали, что вы больны, и я потерял надежду вас увидеть! — Ваше величество! Не пытаетесь ли вы убедить меня, что потеря этой надежды дорого вам стоила? – спросила г-жа де Сов. — Господи Боже! Еще бы не дорого! – отвечал Беарнец. – Разве вы не знаете, что днем вы мое солнце, а ночью – моя звезда? Честное слово, я был в непроглядном мраке, но вот явились вы и сразу озарили все вокруг. — В таком случае, ваше величество, я играю с вами злую шутку. — Что вы хотите этим сказать, душенька? – спросил Генрих. — Я хочу сказать, что когда вам принадлежит самая красивая женщина во Франции, вы можете желать только одного – чтобы свет погас и наступил мрак, ибо во мраке вас ждет блаженство. — Вы прекрасно знаете, злючка, что мое блаженство в руках только одной женщины, а эта женщина играет и забавляется несчастным Генрихом. — О-о! А мне вот кажется, что эта женщина была игрушкой и забавой для короля Наваррского, – сказала баронесса. Эти злобные выпады испугали было Генриха, но он рассудил, что они выдают досаду, а досада – маска любви. — Дорогая Шарлотта, – сказал он, – по чести, ваш упрек несправедлив, и я не понимаю, как может такой красивый ротик говорить так зло. Неужели вы думаете, что в этот брак вступаю я? Клянусь чем угодно, не я! — Уж не я ли? – язвительно ответила она, если можно назвать язвительными слова женщины, которая вас любит и упрекает за то, что ее не любите вы. — И этими прекрасными глазами вы видите так плохо? Нет, нет, не Генрих Наваррский женится на Маргарите Валуа. — А кто же? — О Господи! Реформатская церковь выходит замуж за папу, вот и все. — Нет-нет, ваше величество, меня не ослепить блеском остроумия: вы любите королеву Маргариту, и это не упрек, Боже сохрани! Она так хороша, что не любить ее невозможно. Генрих задумался на минуту, и пока он размышлял, добрая улыбка заиграла в уголках его губ. — Баронесса, – заговорил он, – мне кажется, вы хотите поссориться со мной, но вы не имеете на это права: скажите, сделали вы хоть что-нибудь, что помешало бы мне жениться на Маргарите? Ничего! Напротив, вы то и дело приводили меня в отчаяние. — И благо мне, ваше величество! — Это почему же? — Да потому, что сегодня вы соединяетесь с другой. — Оттого, что вы меня не любите. — А если бы я полюбила вас, государь, через час мне пришлось бы умереть. — Умереть через час? Что это значит? И от чего? — От ревности… Через час королева Наваррская отпустит своих придворных дам, а ваше величество – своих придворных кавалеров. — И мысль об этом действительно вас огорчает, душенька? — Этого я не сказала. Я сказала: если бы я любила вас, то эта мысль страшно огорчала бы меня. — Хорошо! – вне себя от радости воскликнул Генрих: ведь это было признание, первое признание в любви. |
