А теперь она ушла. И у меня больше никогда не будет шанса. Никогда не будет возможности поговорить с ней еще раз.

Неудивительно,что я так эмоциональна.

Боже. Может быть, в конце концов, я должна принять одну из этих таблеток, что прописал доктор Деннис. Я чувствую, как они стучат по своей упаковке в кармане моих джинсов. Заставят ли они меня чувствовать себя менее эмоциональной? Остановят ли они мои чувства вообще? Потому что сейчас это то, что мне очень, очень нравится.

Вспыхнули фары, и я подняла голову. Миссис Брэнд со своей тушенкой Брансвика. Я сильно ударяю запястьями по своим щекам. Я не хочу, чтобы миссис Брэнд - кем бы она ни была - видела меня в таком ужасном беспорядке.

Но автомобиль не сворачивает с дороги. Он останавливается и паркуется ниже по улице. Снаружи так тепло и сыро, что это выглядит, своего рода, туманом, укрывшим улицу. Я смотрю на красные задние фары в тумане, вдыхая летний воздух, такой знакомый и все же такой странный после стольких месяцев в городе. Запах свежескошенной травы, пение цикад, стрекот сверчков... эти летние запахи и звуки, которые почти чужды мне теперь, я не испытывала их так долго.

Кто-то выходит из припаркованного автомобиля. Хотя довольно темно, и туман довольно плотный, я вижу, что это не женщина. Это мужчина, высокий и плечистый. Я смотрю далеко, в туман, в темное море нашего двора, где Роза и Сара заставили меня полить из шланга мамино и папино покрывало, оставшееся с того времени, когда бабуля няньчилась с нами, и все заканчивалось рвотой на нем во время приготовления хереса.

Да, это было не очень весело.

Но до этого - до рвоты - бабушка рассказала мне историю, как она работала на военном заводе во время Второй мировой войны, пока дедушка воевал с нацистами в Париже (все в его отряде погибли, выпив из бутылки вина, которую они нашли в заброшенном доме в Марселе, не зная, что его отравили приспешники нацистов. Дедушка, будучи трезвенником, единственный кто выжил), и как они с девочками рисовали черные линии на ногах, как будто у них были полосатые чулки, чтобы пойти повеселиться в субботу вечером, потому что весь шелк шел на парашюты.

Именно об этом надо говорить на похоронах. О веселых временах. И о невероятных жертвах, на которые шло ее поколение - без единой жалобы. А не о каких-то глупых строках из Библии, которые не имеют никакого отношения к бабушке и никогда не имели.

Я замечаю сквозь туман, что человек идет в сторону нашего дома. Я также замечаю, что его рост и фигура как... у моего жениха.

Мое сердце, кажется, застыло в груди.

Но что бы Люку делать здесь? Я имею в виду, по правде говоря, моя бабушка - член семьи, о которой я заботилась больше всего в мире, хотя я не поняла этого пока не стало слишком поздно - умерла. И это правда, я действительно разочаровалась в нем, потому что он до сих пор не предпринял никаких усилий в ходе наших отношений, чтобы встретить кого-нибудь из моей семьи.

Но он во Франции. Он не прилетит в Энн-Арбор только ради похорон. У нас перерыв.

И тогда, когда туман кружится и опадает вокруг ног мужчины, свернувшего на нашу подъездную дорожку,я вижу того, из-за кого мое минуту назад замерзшее сердце взрывается миллионами крошечных язычков пламени - как фейерверк, только в моей груди, а не в ночном небе: он носит бейсбольную кепку.

Секунду спустя, я со всех ног бегу. Я бегу к нему сквозь туман, и секундой позже, я останавливаюсь перед ним. Он останавливается тоже.

Кажется, будто время остановилось. Все, что я слышу, сердцебиения двух людей словно звук цикад. И наше дыхание.

- Что ты здесь делаешь? - требую я. Мой голос звучит резко по некоторым причинам.

- А как ты думаешь, что я здесь делаю? - выпалил Чаз. Его голос тоже звучит хрипло. - Я приехал, чтобы посмотреть, как у тебя дела.

Я сканирую улицу позади него, но там никого нет.

- Где Валенсия?- Спрашиваю я его.