51

Улицы наполнял аромат свежей утренней выпечки. На каждом углу пестрели букеты цветов, которые торговки продавали с рыночных лотков или из простых цветочных корзин. Старик вел за собой стадо коз, колокольчики на их шеях мелодично позванивали. Из жилого дома вышла женщина с кувшином, стадо коз остановилось посреди дороги, хозяин принялся доить блеющую козу. За этой сценой наблюдала безупречно одетая седовласая женщина в розовых туфлях на шпильках от Перуджи, сидевшая в открытом кафе. Двое полицейских на противоположной стороне улицы смеялись и курили. Только в Париже можно увидеть нечто подобное.

Когда Женевьева вошла в кафе Рампельмайера, первым человеком, которого она увидела, оказалась Лулу. Она расположилась на своем любимом месте, за столиком в углу, три пустые кофейные чашки выстроились перед ней в ряд. Лулу с аппетитом поглощала шоколадный эклер.

Через мгновение она подняла глаза и заметила Женевьеву.

— Хочешь присоединиться ко мне, шери? — Она указала на пустой стул рядом с ее столиком.

— Если ты не возражаешь.

Лулу наклонилась вперед:

— Ты видела нового официанта?

— Где?

— Вон там. — Она указала на молодого человека, раскладывающего ножи, ложки и вилки на соседнем столике. У него были широкие плечи и привлекательные мускулистые руки. Его талия была узкой, волосы уложены назад и слишком сильно смазаны маслом. Женевьева подумала, что они наверняка упрямо-кудрявые и отказываются подчиняться своему владельцу.

— Как ты думаешь, он?.. — Лулу указала на багет, который подавался за соседним столиком.

Женевьева сжала губы, а затем медленно покачала головой.

— Думаю, он больше… — И она ткнула пальцем в эклер Лулу.

— Как жаль. У него красивые глаза.

— Итак, за кого это пирожное? За Кэмби?

Лулу нахмурилась:

— За него? Нет. Он вернулся, как я и предсказывала. С ним все в порядке, но он ничего не помнит ни о Виолетте, ни о том, где его носило. Или притворяется. Я испытываю такое облегчение, что просто не могу сердиться.

— Ты любишь его и всегда будешь любить. Но если не за Кэмби, за кого же это пирожное?

— За нас, Виви. За тебя, моя лучшая подруга. За девушку, которая всегда видела меня насквозь. Я предала и отравила нашу дружбу, потому что завидовала тебе. Теперь я ничего не могу исправить, как бы ни жалела о том, что сделала. То, что я совершила, невозможно простить.

— Позволь мне самой судить об этом. — Женевьева сжала ее руку.

Лулу смотрела на нее во все глаза.

— Ты хочешь сказать?..

— Я тоже стала завистливой, скрытной и недоверчивой. Я сама подтолкнула тебя к этому. Нам судьбой предназначено быть подругами, Лулу. Почему мы обе оказались здесь сегодня утром?

— Чтобы съесть пирожное и выпить кофе! Ты же на самом деле не веришь в эту ерунду про судьбу, правда, шери? Только не говори, что стала религиозной и будешь склонять к этому и меня? — Она широко улыбалась.

— Что ж, ведь это именно ты сказала, что мужчины приходят и уходят, а лучшие подруги остаются навсегда. Ты сказала это, когда мы виделись в последний раз, прежде чем сделала свое признание.

Лулу разглядывала помятый эклер на тарелке.

— Я всегда исповедуюсь. Полагаю, сказывается католическое воспитание.

Женевьева кивнула официантке:

— Шоколад по-африкански, пожалуйста.