— Какая разница, вижу — не вижу, — поравнявшись с ней и облапав, ухмыльнулся он. — Я вообще это дело в темноте делать люблю.

Он задрал ей рубашку и ощупал грудь. Расстегнул ее джинсы и слегка стянул их.

Маша почувствовала, как яростно заколотилось сердце, как сжало виски от стыда и ужаса.

— Одну ногу ей отвязать надо, — обернулся губастый Николай к Шахине, а то штаны с нее не снять. И вообще, не удобно.

— Ишь ты, эстет какой. Развяжи. С одной ногой не убежит.

Губастый встал на колени и принялся ощупью распутывать веревку.

Когда нога освободилась, Маша покачала ступней, разгоняя мурашки… А потом что есть силы ударила пяткой в губастую рожу.

— Ах, сука! — взревел Николай, вскакивая на ноги и размазывая по лицу кровь разбитых губ. — Ну, пиздец! — Он рывком расстегнул ширинку.

И тут погас свет.

Тьма наступила кромешная.

— Что это? — вскрикнула Шахиня. Но никто ей не ответил.

3

— Подстанция, наверное, вырубилась, — подал голос пьяница в синем халате, тот, что сначала впустил Машу, а потом ударил ее по голове. — А может — короткое замыкание. Тогда нужно в коридоре рубильником туда-сюда подергать. Есть чем посветить?

— Сейчас, — отозвался Николай и чиркнул зажигалкой. Он, видать, уже застегнулся. Пересек комнату, поднял с пола паяльную лампу, несколько раз качнул насос и поднес к ней зажигалку.

Огненный хвост давал возможность разглядеть хоть что-то. На красивом «роковом» лице Лизы Деевой явственно читалась тревога. Маша перевела взгляд на Соню и увидела в ее глазах неожиданную, ничем не подкрепленную, надежду. И ей и самой стало от этого легче.

Первым к двери двинулся «алкаш», губастый шел за ним, в одной руке держа лампу, в другой — невесть откуда взявшийся пистолет. Они шагнули за порог и в "колбасном цехе" вновь воцарился мрак.

Через мгновение из коридора раздался звук какой-то возни, слабый сдавленный крик и сова стало тихо. А еще через миг два ярких, слепящих световых луча ударили из дверного проема. И раздался громкий незнакомый голос:

— Оружие бросить! Руки за голову! Малейшее движение — стреляю!

Огни переместились в комнату. Глаза уже немного привыкли к свету, к тому же, отражаясь от стен, он рассеивался. Маша увидела, что Шахиня, Копченый, и ранее не знакомый, не пожелавший ее насиловать, бандит, стоят, замерев с поднятыми руками. Только фигуры с фонариками оставались пятнами глубокой черноты. И тут на освещенное пространство выступил еще один человек. У Маши сам-собой приоткрылся рот.

— Папа! — вскрикнула она. И повторила тихо. — Папа.

А тот метнулся в сторону Сони и принялся отвязывать ей руки. Маша сообразила, что отец не видит ее, и даже тихонько засмеялась. Точнее, так же как и «алкаш», он видит только то, что в момент посыла было прикрыто шубкой. Но в полутьме не смог идентифицировать бесформенный обрубок ее тела, как свою дочь.

— Папа, это Соня, — сказала она, продолжая смеяться. — А я — рядом.

Отец уже освободил одну сонину руку, но теперь кинулся к ней.

— Да нет, — возразила его порыву Маша, — ты развязывай ее, развязывай, а меня — потом.

— Ну уж нет, — пробурчал тот и точно так же, как только что «Николай», нашел веревку, только не на ноге, а на руке, и стал теребить ее. Свет не помог бы ему, но он не сообразил этого и раздраженно крикнул:

— Да посветите же кто-нибудь!

Оба фонаря повернулись к нему.