– Вы мне очень нравитесь.

Она отступила на два шага и, наклонив набок голову, принялась разглядывать его, причем довольно дерзко. Но она была такая миловидная, что даже в дерзости выглядела восхитительно.

– А я вам нравлюсь? Это прекрасно, да?

– Долг хорошего подданного выражать почтение принцу Уэльскому, – сдержанно ответила Мэри.

– И вы будете выполнять ваш долг?

– Это зависит от того, насколько широко понимается долг.

– Что это значит?

– Ваше Высочество, я целомудренная молодая леди.

– А… Да… Вы очень хорошенькая.

– Я должна сказать вам, Ваше Высочество. Мне постоянно приходится говорить другим, что я целомудренная. Мне не верят. Но я убеждаю их. Боюсь, что также будет и с Вашим Высочеством. – Что это значит?

Но она уже сделала быстрый реверанс и взялась за ручку двери. Интригующе улыбнувшись на прощание, она скрылась за дверью.

– Проклятие! – воскликнул принц.

Когда легкомысленные молодые люди увидели загородку, спрятавшую от глаз скамьи с фрейлинами, раздались вопли протеста. Но в этом нельзя было винить ганноверцев. Их собственный епископ Бернет решил спрятать от них хорошеньких девиц. Перегородка сделала посещение церкви бессмысленным. И даже смех Софи Хоув, громче других доносившийся из-за высокой деревянной стены, приносил мало утешения.

Молодые люди ходили в церковь не для того, чтобы скучать на проповедях епископа Бернета или другого проповедника. Их привлекали, во-первых, храпящий король и, во-вторых, громкие разговоры во время проповеди, а тут развлечения почти прекратились.

Вскоре за работу засели авторы памфлетов.

«Епископ Бернет понял, что красивые дамы, стекавшиеся в церковь, стоящую на холмах Сент-Джеймса, одаряли нежными взглядами и улыбками только своих возлюбленных, а не его, когда он мычал себе под нос».

В следующих строчках объяснялось, что случилось, и заканчивался памфлет такими словами:

«Принцесса, подавленная неучтивой назойливостью, хотя и смеялась над его доводами, но уступила его требованию. И теперь британские нимфы при протестантском правлении молятся в деревянных ящиках, будто испанские девственницы».

Король прочел памфлет и первый раз до него дошло, что его подданные, англичане, умеют высмеивать не только чужестранцев, но и своих, если они того заслужили. И еще он понял, что у них нет почтения к важным особам.

И Георг стал чуть теплее, чем прежде, относиться к ним. Тем больше его огорчило доставленное сообщение о новом мятеже якобитов.

Проходил месяц за месяцем, и непопулярность короля все росла. Его немецких любовниц презирала вся страна, и когда их экипажи проезжали по улицам, народ отпускал вслед колкие замечания и насмешки. Шулемберг, сохранившая место его первой фаворитки, обезумела от жадности и постоянно искала способ увеличить свое состояние. Георг знал об этом, но не шевельнул и пальцем, чтобы остановить ее. Англичане самые алчные люди, каких он встречал, любил повторять король. Они постоянно осаждали его с просьбами о постах для своих родственников и друзей. Поэтому он злорадствовал, думая, что Эрменгарде удается иногда получать от них то, чего она хочет.

Однажды она пришла к нему необычно возбужденная, хоти и не очень сильно. Шулемберг ехала по улицам Лондона, как вдруг толпа остановила ее экипаж и выкрикнула оскорбительные слова.

– Они назвали меня Каланчой, – сообщила она королю.

– В этом нет ничего нового, – ответил Георг. – Они дали тебе это прозвище, когда только увидели.

Первый раз слова короля не успокоили Эрменгарду. Лицо под рыжим париком вспотело от негодования.