Расставшись с колдунами, Гуннхильд направилась к своему жилью. Это стойбище было самым большим из всех, в которых обитало племя во время своих летних кочевий, так как именно сюда в разгар лета сгоняли северных оленей из лесов и болот, где они обычно бродили. Мужчины и подростки бежали рядом со стадом, направляя его в просторный загон из жердей, привязанных к деревьям. В это время года животные тесно жались друг к другу, пытаясь спастись от гнуса, и стадо шло за любым вожаком, наученным слушаться человека. Однако в большинстве своем они были полудикие, готовые в любой момент убежать, если что-то их напугает. Небольшую часть оленей приучали носить вьюки и таскать сани зимой; остальные давали молоко, мясо, шкуры, кишки, рога, кость.

Хижины теснились по краям поляны и укрывались под деревьями. Около каждой была устроена ньялла, деревянный крытый настил, положенный на высокий — гораздо выше человеческого роста — пень срубленного дерева, где хранили продовольствие и другие товары, которые нужно было уберечь от вороватых животных. На настил забирались по своего рода лестнице — бревну с глубокими зарубками. Гуннхильд видела подобные сооружения у норвежских земледельцев, но там их чаще устанавливали на четыре крепких древесных комля, вырытых вместе с корнями и вкопанных на новое место.

Она уже видела и дерновые хижины. В точно такой Сейя провела большую часть своей жизни в Ульвгарде. Правда, здесь они, как правило, были больше и сделаны лучше; их стены и крыши складывались в основном из бревен с заделанными глиной и мхом щелями. Над крышами вился дым. Женщины и девочки сидели на земле перед хижинами, занимаясь делами, для которых требовалось место и яркий дневной свет. Они болтали между собой, окликали друг дружку и то и дело громко беззаботно смеялись. Их веселье подействовало на Гуннхильд удручающе. Возможно, их жизнь была немного легче, чем у большинства норвежских бедняков, немного свободнее, но все равно, насколько же она была унылой!

Девушка подошла к дому, где ее поселили. Он принадлежал родственникам Сейи и был заметно лучше большей части соседних лачуг. Женщина, сидевшая возле входа, увидев ее, отбросила куски кожи, которые сшивала, изготавливая какую-то одежду, и бегом бросилась к ней навстречу.

— О, Гуннхильд! — закричала она. Ее измазанное сажей и жиром лицо светилось счастьем. Она стиснула руки девушки в ладонях. — Замечательные новости! Я выхожу замуж! Кейно, сын…

Гуннхильд почти не прислушивалась к ее возбужденным речам. Она ощутила лишь то, что теряет единственного здесь человека, который в какой-то степени соответствовал понятию «друг». Конечно, она не относилась к Сейе как к сестре, нет, скорее как к собаке или кошке, близость которой поднимает настроение и напоминает о доме. Теперь рядом с Гуннхильд не будет ничего, что помогало бы ей забыть те взгляды, которые снова и снова искоса бросали на нее колдуны.

— Да будет все у тебя хорошо, — пробормотала она.

И Сейя покинула страницы этой повести, чтобы никогда больше на них не возвращаться.

XII

Там, где могучая Двина неторопливо и величественно течет среди пойменных лугов и болотистых лесов, шло сражение. У Рюги Разбивателя Шлемов было меньше хорошо вооруженных и обученных воинов — норвежцев, датчан, шведов, русских, — чем у Эйрика Харальдсона, но с ним был большой отряд каренов — лучников, копейщиков, пращников. Они должны были сокрушить ателинга своим численным превосходством.

Увидев, что эта толпа надвигается на него, Эйрик рассмеялся.

— Неужели они думают, что мы сейчас же удерем домой? — воскликнул он.