|
Если вы все-таки пойдете на такое… вы будете сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. — Из его груди вырвалось ужасное рыдание, и тогда она протянула руку и нежно погладила мокрый от пота завиток его волос. — Прошу вас, поймите. Я поступала глупо. Вы правы — я слишком долго делала все по-своему и… и я действительно хорошо отношусь к Хауэллу, но вовсе не так, как вы думаете. Он просто друг. И я, только как друг, пошла, чтобы встретиться с ним и попрощаться, и… и, тоже как друг, слушала то, что он говорил мне… как прежде слушала и про Клиффорда. Теперь я понимаю… он желал… желал, чтобы нас услышали… чтобы вышел скандал. Он… он использовал меня. Я не хотела бы думать, что он пришел нарочно, чтобы навредить… ради прошлой дружбы не хотела бы… но между нами нет ничего… совсем ничего.
— Боже милостивый, — хрипло прошептал Мартин, — как я мог… — Вы были вне себя, милорд, и имели все основания гневаться на меня. Я нанесла вам урон… вашему положению, встала между вами и вашим сюзереном, но, клянусь вам, я не хотела этого! Прошлой ночью… когда я видела короля в приступе горя… я поняла… поняла, как сильно любил он свою жену. Я не знаю, как… не знаю, возможно ли мне надеяться на прощение за… — Значит, это Проссер говорил вам о матримониальных планах короля? — Да, но тот, кто слышал это, должно быть, неправильно понял… — Нет, — отрубил Мартин, — о непонимании не может быть и речи. Этот человек намеренно сплел эту ядовитую паутину, и вы в нее попались. — Его губы искривила циничная усмешка. — Именно вы, моя супруга. Заговорщикам отлично известна моя роль в окружении короля. Вовлечь в это дело вас, действительно, было не глупой идеей. — И Хауэлл в этом участвовал? — Вся глубина нанесенной ей раны выразилась в том, каким тоскливым, потрясенным голосом она это спросила. — У короля много врагов, — сказал он. — Они не знают жалости. Вас хотели использовать и отбросить. Но не чувствуйте себя опозоренной. Это не ваша вина. Как она прелестна, как хороши эти огромные фиалково-синие глаза, с мольбой устремленные на него, это залитое слезами лицо, чьи скульптурные очертания влажно отсвечивали в полутьме! — Что вы собираетесь делать теперь? — Ему пришлось наклониться к ней еще ближе, чтобы уловить едва слышный шепот. На его губах заиграла нежная улыбка. — Что ж, насиловать вас я не буду, если вы этого боитесь. От ее груди к горлу прихлынула жаркая волна, перебросилась на щеки. — Теперь… теперь не боюсь, милорд. Он моргнул, не веря своим ушам, и с удивлением посмотрел на нее. — Клянусь всеми святыми, я оказался прав. Вы действительно уже не дитя, ведь так? — Так, милорд. Он тихо засмеялся и, наклонившись, крепко поцеловал ее в губы. — Значит, время пришло, и теперь я вправе сделать вас совсем моей. Она услышала, как он, стоя возле кровати, быстро сбрасывает с себя одежду, и вдруг ее охватила паника; но тут он, опершись на вытянутые руки, склонился над ней. — Вам не страшно? Она покачала головой. — Теперь уже нет. Он ласково погладил ее по волосам, тонкую прядку намотал на палец, на этот раз очень нежно. — Ты самое прекрасное создание, которое мне приходилось когда-либо видеть. Нет, не говори ничего! — И он поцелуем закрыл ей рот. — Ты очаровательна и полна жизни и… непослушная, но мне это в тебе нравится — если ты не грозишь обрушить на наши головы все мироздание. |
