Она кивнула, словно подтверждая собственные слова.

Розамунда медленно выпрямилась и, сражаясь с тяжелым шлейфом, пошла по ковру. Недалеко от трона остановилась и скромно потупила взор, а королева принялась бесцеремонно ее рассматривать.

- Читаете ли вы по-латыни и по-гречески, мистрис Уолсингем?

Розамунда зарделась.

- Очень плохо, мадам.

- Значит, учились недостаточно прилежно? - Тонкие, старательно выщипанные брови недовольно сошлись у переносицы.

От страха в горле пересохло, и слова с трудом складывались в жалкое подобие оправдания:

- К сожалению, обстоятельства не способствовали учебе, мадам. В нашем доме не было наставников. Братья учились на стороне, а матушка серьезно болела.

- Ах! - Елизавета кивнула. - Какая жалость! Что же вы умеете? Может быть, музицируете?

- Немного играю на клавесине, однако вовсе не считаю свое мастерство достойным внимания, - поспешно пояснила Розамунда, опасаясь, что тотчас последует приказ продемонстрировать искусство.

- А какой у вас голос? Приятный? Поете чисто? Моя фрейлина непременно должна обладать творческим даром.

Такого подробного допроса Розамунда не ожидала. Она с трудом сглотнула, пытаясь побороть нервную сухость в горле, и доложила:

- Мадам, я обладаю некоторыми навыками рисования и, в меньшей степени, живописи. Кроме того, уверенно владею каллиграфией. Может быть, подобные умения покажутся вам полезными?

Она снова поклонилась.

Елизавета смотрела внимательно.

- Личный секретарь порой бывает весьма кстати, однако только в том случае, если почерк действительно хорош. Продемонстрируйте, на что способны. - Она кивнула в сторону небольшого алькова. - Пергамент, перья и чернила найдете на столе.

Розамунда покорно отправилась выполнять задание. Посмотрела на прекрасные кремовые листы и с ужасом представила, как сейчас, при первом же прикосновении неловкой руки, безупречная поверхность покроется ужасными черными кляксами.

- Что именно написать, мадам?

- Катехизис, - коротко ответил сэр Фрэнсис, чувствуя, что королеву разговор уже утомил.

Розамунда села, разгладила перед собой лист и опустила перо в чернильницу. К счастью, строки катехизиса услужливо всплыли в памяти. Глубоко вздохнув, она принялась старательно выводить завитушки и черточки, без которых трудно представить каллиграфический почерк. Дойдя до конца страницы, придирчиво проверила работу и не обнаружила ни одного, даже самого крохотного, изъяна. Присыпала чернила песком и украдкой взглянула на королеву. Ее величестве вполголоса беседовала с советниками. Все трое погрузились в обсуждение государственных дел и, казалось, окончательно забыли о присутствии посторонней особы.

Прерывать разговор Розамунда не осмелилась. Почти машинально придвинула чистый лист и принялась рисовать бабочку, которая уютно устроилась за окном, на цветке жимолости.

- Розамунда… Розамунда.

Настойчивый голос сэра Фрэнсиса вывел ее из счастливого забытья.

- Прошу прощения, сэр. - Она вскочила так поспешно, что едва не опрокинула чернильницу. - Вы были заняты, и я побоялась помешать.

- Покажите работу, - потребовала королева и нетерпеливо вытянула руку.

Розамунда подошла и с поклоном подала листок. Королева взглянула, и на лице появилось ошеломленное выражение.

- Что это?

Она повернула пергамент, и бедняжка с ужасом увидела, что от волнения представила ее величеству не текст катехизиса, а бабочку.

- О, извините, мадам. Перепутала… всего лишь… о!

Она бросилась к столу, схватила образец каллиграфического искусства и подала, даже забыв сделать реверанс.

Королева внимательно изучила работу и с бесстрастным видом кивнула:

- У вас твердая рука, мистрис Уолсингем.