Интересно, боится ли Кэледон. Я бы боялась. Дирсия – ужасное место. Чаще всего тех, кого привозят туда, уже никто никогда больше не видит – они не доживают даже до суда. Мало кто хочет работать в этой тюрьме – даже работа там считается наказанием, – и поэтому у королевских чиновников в обычае отправлять на работу в крепость Дирсию тех своих подчиненных, у кого не все в порядке с дисциплиной. И грозить им назначением туда. Родители тоже стращают своих сыновей: «Веди себя хорошо, не то попадешь в Дирсию».

 Кэледону там будет угрожать особенно ощутимая опасность. Его обвиняют в том, что он убил особу королевской крови. Те, кто любил принца Аласта, наверняка будут стараться ему отомстить, и очень вероятно, что такие есть и среди тех, кто работает в тюрьме. Кроме того, хотя Кэледона считают простым кузнецом, несомненно, есть люди, особенно в Дирсии, которым известно, кто он на самом деле. У него также, безусловно, немало врагов в преступном мире Реновии, и надо полагать, этим малым тоже захочется его убить.

 Тюремщик замечает, что Кэледон смотрит на королеву, и дергает его за цепь, которой он скован. Толпа одобрительно гудит.

 – Ах ты наглый ублюдок, – рычит тюремщик. – Смотри на свои грязные ноги.

 Королева Лилиана скрывается за белыми занавесками, служанка закрывает за ней балконную дверь и задергивает портьеры.

 Как будто ей невмоготу смотреть на то, что она натворила.

 Во мне вспыхивает гнев. Я не понимаю, как он может это терпеть. Как может не огрызаться на этого тюремщика, на этих горожан. Я бы не смогла вести себя так стоически. Во мне клокочет ярость уже от одного того, что я на это смотрю.

 Кэледон спас мне жизнь, не раздумывая о том, как это отразится на нем самом, и за это я вечно буду у него в долгу. А сейчас ему отчаянно нужен хоть какой то друг.

 В моей голове забрезжила смутная мысль. Быть может, если мне удастся ему помочь, если я докажу ему, что я достойна, он согласится учить меня сам. Если он научит меня тому, что умеет, я смогу обойтись без вступления в Гильдию Очага. Мои мать и тетушки будут сердиться, по крайней мере, сперва, но, когда они увидят, как хорошо у меня получается, они станут гордиться мной.

 Повозка подъезжает все ближе. Сейчас она окажется прямо напротив меня – и я решаюсь.

 Я протискиваюсь вперед, расталкивая зевак. Какая то женщина пихает меня локтем и ругается, но я просто подбегаю к повозке и хватаюсь за прут решетки. Кэледон смотрит на меня, но быстро отводит взгляд, вероятно, думая, что я хочу плюнуть в него, как это делают остальные.

 Мне надо быстро соображать. Жаль, что у меня не было времени написать ему записку. Я сую руку в свою суму, шарю в ней, но не нахожу ничего подходящего. Банка мази не подойдет – ему будет просто некуда ее положить.

 На дне моей сумки лежит носовой платок, в который завернуты сухие цветы. Матушка подарила мне его, когда мне исполнилось четырнадцать лет, и он подойдет. Я вытряхиваю цветы на дно сумки и сую платок между прутьями решетки.

 – Возьми его.

 Кэледон смотрит на него, поворачивается ко мне спиной, берет его в руки, связанные сзади, и засовывает в рукав.

 – Ты не одинок, – говорю я и отпускаю прут решетки прежде, чем тюремщик повернется и посмотрит на меня.

 Я еще не знаю, что я сделаю и как, но я должна помочь Кэледону.