Сириан попросил прощения за скудность предстоявшего мне угощения, пояснив, что, хотя его родители землевладельцы, готовые предоставить сыну любую роскошь, он выбрал аскетический образ жизни. Он говорил об этом без гордыни или ханжества напротив, он восхищался блеском и роскошью вельмож и с сочувствием относился к земным радостям. Как он уже поведал мне, излагая свое вероучение, большинство жителей Виджаянагары полагали, что о посмертном существовании человеку известно крайне мало, а потому высшее блаженство, на которое смеет рассчитывать мужчина или женщина, достигается уже здесь, на земле, в мучительном и страстном восторге единения духа и тела с обитающим внутри божеством.

Кроме того, Сириан предупредил, что живет вместе со своей сестрой‑близнецом по имени Ума.

Он провел меня в свои покои – ряд маленьких комнат на втором этаже большого, немного нелепого здания. На первом этаже располагались мастерские и лавки торговцев, публичные бани и даже внутренние дворики, подсвеченные бумажными фонариками. Посреди каждого дворика в бассейне, точно проблески света, мелькали крошечные рыбки, а над водой в кадках росли лимоны.

Стены комнат Сириана были обшиты панелями – а то и построены целиком – из серебристого ароматного дерева, потолки искусно отделаны резным узором из огромных цветов и тех поразительных кристаллов, которые можно найти под сводами пещер. Стены закрывали тонкие шелковые ковры и гобелены, по большей части представлявшие разные приятные и радостные сцены – пир, охоту, танцы и совокупление. Мне показалось, что подобное помещение плохо вяжется с аскетическим образом жизни, хотя, вероятно, по сравнению с богатством и роскошью родительского дома Сириан воспринимал все это как уютное и скромное жилище.

И тут произошло нечто странное. Пока я осматривал центральную комнату я как раз принялся пристально изучать резьбу на потолке, – Сириан внезапно зашел со стороны моего слепого глаза и – растворился в тени.

– Моя сестра Ума позаботится о тебе. Мне нужно заниматься, – и был таков.

Через несколько минут за шелковым занавесом, который, как я теперь понял, отделял вход в длинный коридор, замелькал свет. Светильник приближался, и вскоре я смог уже разглядеть державшие его руки, и сам светильник серебряный сосуд с топленым маслом, – и лицо, казалось, парившее в воздухе над кругом света.

Как прекрасна была Ума! Кожа цвета темного меда, длинные густые черные волосы с блестками огня и меди – не знаю, природа подарила эти искры ее волосам или искусство. Миндалевидные очи, неожиданно светлые, золотисто‑карие, порой даже с зеленоватым отливом. Высокий лоб, длинная крепкая шея, плечи, блестящие, словно густое масло. Грудь ее была открыта, груди словно гранаты, соски обведены алой краской, губы полные, яркие, манящие к поцелую. Поскольку девушка оставалась дома и не ожидала гостей, выше талии на ней были надеты лишь украшения, а голову венчала высокая золотая диадема в форме улья, отделанная драгоценными камнями. Ниже пояса спускалась изумрудно‑зеленая юбка из тончайшего шелка с золотой нитью. Эта юбка из единого куска ткани обхватывала бедра, оставляя на виду нижнюю часть округлого живота. Застежка скрепляла ткань на самой косточке таза, а ниже края расходились, обнажая нижнюю часть бедра. Единственным изъяном – если это можно назвать недостатком – были сросшиеся брови, точь‑в‑точь как у Сириана.

Девушка вежливо приветствовала меня, поцеловала мне руку, усадила на приземистый диванчик. Из ниши она извлекла кувшин с ароматизированной водой, омыла мне ноги, затем поднесла бодрящий напиток из рисового вина с лечебными травами. Когда девушка опустилась на колени передо мной и я увидел, как завитки волос спускаются по ее шее и вниз по спине, когда ее мягкая грудь на миг коснулась моего бедра, я почувствовал, как давно забытое желание вспыхнуло в моих ветхих чреслах.