— Ну ничего, придет срок, с тобой еще разочтутся, как за генерала, так и за императора.

— Не убивал я никакого императора. И генерала не убивал! — воскликнул Алексей, которому уже давно казалось, что земля и небо ни с того ни с сего поменялись местами: Во всяком случае, его бедный разум давно уже воспринимал происходящее именно так.

— Молчи! — пренебрежительно махнул на него Дзюганов. — Опять завел свою шарманку! Юродствуешь, недоумка из себя строишь? Ладно! Скоро с тобой по всем статьям разберутся!

Вслед за тем Дзюганов махнул рукой куда-то в сторону и зычно свистнул. Послышался плеск весла, и совсем скоро из тьмы показалась и закачалась у ступенек набережной малая лодчонка, в которой горбился солдат, неловко расставивший ноги, скованные чрезмерно высокими сапогами. Было такое впечатление, что шинелька ему длинна, потому что он, то и дело перехватывал весла одной рукой и подбирал полы, которые падали с колен. Его лосины были сплошь испятнаны, потому что на дне лодчонки хлюпала вода.

— Ты что же, дурья башка, воду не вычерпал? — с отвращением спросил Дзюганов.

— Или твоя лоханка протекает? Не затопнем посреди реки?

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие! — воскликнул гребец тонким голосом.

— Не затопнем. А в случае чего мы лишний груз в воду булькнем — и вся недолга.

Неизвестно, что доставило Дзюганову большее удовольствие: что его назвали “благородием” либо готовность солдатика избавиться от лишнего груза посреди темной, студеной Невы.

Алексей же ни малейшего удовольствия не испытал: во-первых, потому, что никакого благородства в Дзюганове не находил, напротив, был тот сущее быдло; ну а во-вторых, оттого, что под лишним грузом подразумевался он сам, собственной персоною…

Кое-как забрались в пляшущую, шаткую посудину. Алексею приказали сидеть на носу, так что между ним и устроившимся на корме Дзюгановым находился гребец. К Алексею был обращен его затылок, обрамленный, по армейской моде того времени, туго завитыми буклями.

У нашего героя внезапно мелькнула мысль, что, окажись у него в руках какой-нибудь тяжелый предмет, он вполне мог бы навернуть гребца по голове, а когда тот сникнет в бесчувствии, выхватить из ножен его палаш, который топорщился сбоку и изрядно мешал грести.

Таким образом он оказался бы вооружен против Дзюганова, и если в медвежьей драке в обхват тот мог бы заломать кого угодно, то в благородной схватке Алексей справился бы с ним в два счета. Ежели только у Дзюганова не спрятан под полою пистолет, который мигом сведет на нет все преимущества внезапного нападения…

Все это глупости, подумал Алексей. Ну, расправится он с солдатиком, прикончит Дзюганова л даже, может быть, скроет их под темной невскою волною. А дальше что? В бега ударяться? Жить таясь, навеки лишась права являться пред людьми?

И вдобавок ко всему сделаться закоренелым грешником, на совести коего будут аж два смертных греха, два убийства — и не воображаемых Бесиковым, как убийство дядюшки-генерала, а самых настоящих: кровавых, обдуманных и хладнокровно свершенных.

О нет. Только не это! В Алексее еще жила вера в справедливый суд. Он надеялся встретить облеченного властью человека, который взглянет на него без той предвзятости, с какой смотрели Бесиков и Варламов, которым главное было свалить с плеч долой докучное расследование убийства, вот они и вцепились в первого попавшегося подозреваемого, даже не пытаясь искать кого-то другого.

Конечно, против Алексея много чего сошлось, особенно это дедушкино завещание дурацкое… прямо как нарочно! Однако же не пойман — не вор.