Появилась Табата, которая принесла полное ведро воды, ей пришлось держать его двумя руками, она с большим трудом взобралась по лестнице и сильно вспотела.

– Кажется, у меня сейчас будет припадок, – мрачно сообщила она. – Я ударила ногу, когда поднималась наверх.

Тиа-Лиа рассеянно кивнула.

– О, бедняжка, как печально. Поставь ведро сюда – да, и ткань, – теперь можешь пойти куда-нибудь и заняться своими ранами. И, если у тебя начнется припадок, обязательно дай мне знать.

Когда девушка ушла, вполне довольная и резвая для того, кто сильно ушиб колено, подумала Лиллия, – ее тетя и монах протерли влажной тряпицей лоб и конечности женщины-ситхи. Когда они закончили и накрыли одеялом хрупкую стройную фигуру, Телия повернулась к монаху.

– Брат, – сказала она, – вы не сходите в мою комнату? Найдите там книгу моего мужа «Лекарства Сорвана» – да, кстати, прихватите еще экземпляр Патиллана. Возможно, мы найдем там лист в форме сердца.

– Но откуда нам знать, что она не ошибается относительно яда, леди Телия? Сегодня утром она бредила о ходящих горах!

– Мы даже не знаем, зачем она здесь, Этан, – сказала тетя Тиа-Лиа, и Лиллии показалось, что она немного рассердилась. – Стоит ли отказываться от мер, которые могут принести пользу? Мы должны сделать все, чтобы попытаться ее спасти.

– Конечно, она творение бога, что бы о ней ни думали некоторые. Я в этом не сомневаюсь.

– Дело не только в этом, глупец. – Тетя повернулась, и на ее лице смешались смех и неудовольствие. – На минутку представьте, что будет с моим мужем, если мы позволим ситхи умереть до того, как у него появится шанс с ней побеседовать? Сердце Тиамака будет разбито. Вы помните, что случилось с ежом, не так ли? А зверек был старым, сварливым, и у него осталось только три ноги. Однако когда он умер, Тиамак страдал со Дня святого Танато до самой весны. – Она состроила гримасу. – И я не утверждаю, что это одно и то же. Бедная женщина.

– Вы привели серьезный довод, миледи. – Брат Этан встал. – Я схожу за книгами.

Он с некоторым беспокойством улыбнулся Лиллии, проскользнул мимо нее за дверь, и Лиллия подумала, что монах немного побаивается тети Тиа-Лиа.

Пасеваллеса посетил легкий приступ эгоизма: он подумал, что с сожалением уступит этот вид Эолейру, когда камергер вернется. Вид из окна его собственных покоев частично закрывала Башня Священного Дерева. Ему нравилось стоять на вершине башни, но находиться так близко к ее стенам, когда остается лишь ограниченный, почти тюремный вид, отчего у него возникала тяжесть на сердце, а сцена казалась мрачной, как суд или даже наказание, не доставляло ему никакого удовольствия.

«Не нужно отвлекаться, – выругал он себя. – Фройе ждет ответа».

Он отвернулся от окна, испытывая разочарование, но вернулся к письменному столу и последнему письму своего информатора при дворе Наббана и принялся читать его во второй раз.

«Мой дорогой сэр, вы не представляете, как больно мне писать об этом, но я не исполню свой долг перед вашей добротой, если не поставлю вас в известность, что здесь становится очень опасно.

Брат герцога, Друсис, как вы знаете, сделал нападения обитателей луговых земель на поселения Наббана причиной упреков. Он сетует на слабость брата на каждой встрече Доминиата. Конфликт вызывает большую тревогу, и не только в особняках знати, но даже на улицах, среди купцов, ремесленников и бедняков, так что иногда возникает ощущение, что люди не могут говорить ни о чем другом.