Хорошо, что Доминик меня дернул назад, а то я, наверное, улетел бы вниз и потом костей не собрал бы.

— Ух, — говорю. — Тошнит-то как…

А Доминик:

— Посиди минуту. Это от высоты, к ней привыкнуть надо. Останови людей, дай им передохнуть, а то кто-нибудь сорвется в пропасть от головокружения.

Я обернулся к волкодавам — а у половины физиономии зеленые, и дышат они, как рыбы на берегу. Пришлось сделать остановку, чтобы привыкли, но эти горы мне уже совсем не нравились.

Я уселся на траву подальше от края обрыва и осматривался вокруг. Было очень тихо и хорошо — широкий карниз, на котором мы отдыхали, будто кто специально приспособил для отдыха. Головокружение проходило мало-помалу; солдатня перекидывалась шуточками — я решил, что горная болезнь нас отпустила и можно идти дальше. Хотел встать, оперся о камень, не глядя — а под руку попало что-то…

Вроде мягкой свечи на ощупь. Я посмотрел. Картина!

Из камня торчала человеческая рука. Женщины или подростка, я думаю — небольшая. По виду не мертвая плоть, а бледный воск — сквозь полупрозрачную кожу кости виднелись. Рука вырастала прямо из камня, будто человек утонул в камне, как в воде, и браслет из стекляшек, нанизанных на ниточку, наполовину ушел в камень, а наполовину виднелся снаружи.

— Доминик, — позвал я. — Гляди, вроде бы, тут — рука мертвеца…

Доминик наклонился ко мне — тут кто-то из волкодавов завопил басом, и сразу за ним заорал ослик, так, будто его резали. Ослик вскинулся, сбросил поклажу, заскакал, забрыкался — солдаты шарахнулись в стороны, оттаскивая свою скотину — и сверзился с обрыва вниз. А волкодав орал:

— Змеюка, братья!

Змеюка высунулась прямо из камня — вынырнула. Разинула зев — зубы вроде стилетов и красный раздвоенный язык — и зашипела; длинная, гадина, ужасно, но хуже, что толстенная. В такую пасть легко вошла бы крупная кошка. Волкодавов, оказавшихся вокруг, эта дрянь на миг просто в ступор вогнала.

Гадина была мутно-синяя, скользкая и полупрозрачная, вроде бы не совсем настоящая. У меня мелькнуло в голове, что она — неуязвимый демон, вроде мертвяков, но дракон спикировал вниз, как орел на ужа, схватил ее когтями и оторвал голову. Крикнул что-то — и Доминик перевел:

— Он говорит — это нечисть, живая нечисть! Она уязвима и смертна — убивайте!

Я успел подумать, что кричать поздно — змея-то уже издохла — но тут из скальной гряды полезли твари, целыми клубками, как в наших оврагах по весне! Я рубанул ближайшую саблей — лезвие врезалось, как в брусок воска, а срез вышел без кровинки, ровный-ровный — голова отлетела и сплющилась.

Мне показалось, что это очень легко — и вправду было гораздо легче, чем давеча с мертвецами. Я обрадовался и ринулся вперед, рубя змей, как лопухи палкой в детстве — но успел краем глаза увидеть, что две гадины тащут обмякшего солдата в скалу: уже вошла голова и часть плеча. Ослики в ужасе кинулись врассыпную, поскакали по камням козами, раскидывая наш скарб. Волкодавы, быстро сообразив в чем дело, кромсали змей в паштет — но тварей было чересчур много. Укус, кажется, не убивал человека сразу, но лишал сил — и гадюки норовили утащить раненого к себе под землю; две-три впивались в руки и в бока, тянули со страшной силой. Я видел, как дракон ухватил одного волкодава когтями, так крепко, что когти пропороли куртку и кровь брызнула — но вырвал из змеиных пастей.

Дохлые змеи расплывались, как воск на горячей плите, парили — и жирные испарения оседали на лице толстым слоем тухлого сала.