Пока заря еще освещала окрестности, Антоний разместил солдат под кустами, между камней — и под навесами, где хранились сено и дрова.

— Все должны держать наготове заряженные пистолеты, — приказал он. — Может оказаться, что будет некогда их заряжать, когда гад нападет. Никто, Боже упаси, не должен спать — потому что заснувший на посту может легко проснуться уже в аду, от жара адского пламени.

Я не знаток стратегий и тактик, но план Антония показался мне действенным.

Разместив людей, мой принц подошел ко мне. Я умылся и теперь смачивал ледяной колодезной водою платок и выжимал воду на раненое плечо. Холод утишал жар и приносил истинное блаженство.

— Тебе лучше? — спросил Антоний. — Я хочу остаться с тобой. Ты будешь спать, а я посторожу, чтобы летающие бесы не унесли моего духовника. Они непременно позарятся: ведь никто и никогда не учил бедняг добру, а им, верно, хочется быть добродетельными.

Я устал, но мне достало ума не рассердиться на его кощунственную болтовню: Антоний выдал шуточку такого рода, какими обменивался со своими несчастными дружками, пока они еще были живы.

— Спасибо за заботу, — отвечал я ему в тон. — Вряд ли мне удастся заснуть. Этот жар создает представление об огне адском — и я намерен просить Господа, чтобы представление осталось лишь умозрительным.

Антоний сел рядом со мною и принялся заряжать пистолеты. У него оказалось шесть пистолетов и целый запас пороха и пуль. Я подумал, что он намерен сделать сразу столько выстрелов, сколько успеет.

— Если ты не собираешься спать, — сказал он, засыпая порох в пистолетный ствол, — может, расскажешь мне что-нибудь?

Так дитя просит наставника о сказке; я невольно улыбнулся, несмотря на боль.

— Из Писания? Хочешь, прочту что-нибудь вслух?

— Лучше из истории, — сказал Антоний. — Как про Фредерика Святого. Я не охотник слушать чтение из Писания — мы же не в церкви. После молитвы, да?

Вероятно, его наивная жестокость должна бы была раздражать меня — но я отлично понимал, что в ней сейчас нет, по крайней мере, злого умысла. Антоний сочувствовал мне, как мог — но его возможности не простирались так далеко, чтобы он позволил мне передохнуть и хоть отчасти прийти в себя.

Он выжидающе смотрел на меня. Что я мог ответить!

Не годится требовать от детей — даже от взрослых с детской душою — чтобы они, подобно взрослым, проникали умом в побуждения и чувства других. Надобно судить их поступки по намерениям — а намерения Антония были наилучшими: он желал окончательно помириться со мною.

Я стал рассказывать, выбрав житие Блаженного Иеронима.

Антоний слушал с живым любопытством, забыв пистолет на коленях. Впрочем, тяжелый дневной переход, очевидно, утомил и его — спустя небольшое время, принц глотал зевки и по временам встряхивал головой, изо всех сил борясь со сном.

— Ты засыпаешь, — сказал я, дойдя до встречи Иеронима с государем Прибережья и изрядно устав от речей. — Поспи, это ничему не помешает. Я разбужу тебя, если на деревню нападут.

Антоний сдунул челку со лба.

— Брось, — возразил он запальчиво. — Ты не солдат, а я отвечаю за успех операции. Ветер рассчитывал на меня!

Весь вид Антония выражал решимость и волю — но мне казалось безмерно тяжело принимать его всерьез. Он говорил, как маленький послушник, который намерен предаться бдению, дабы разбудить наставника на всенощную — и полон героической готовности не спать, что бы ни сталось.