— Оставлю Ашури живой. Не дам Ашури стать мертвой землей с ветром в развалинах. И Ашури доживет до истинного владыки. Государи смертны, солнцеликая госпожа моя — а земля должна жить вечно. Не режь мое сердце слезами — они стоят дороже подгорных алмазов.

Я плакала, Тхарайя целовал меня — и я думала, что ему солоны эти поцелуи. Никто из аглийе не смотрел на нас — боялись сглазить наше последнее свидание — но я вдруг заметила, что смотрит Антоний. Доминик что-то тихо ему говорил, но Антоний не отводил глаз.

Тхарайя проследил мой взгляд.

— Думаешь о своей участи, мальчик? — спросил он Антония на языке моей родины, спокойно и холодно. — Ты останешься в живых. Тебя и твоих уцелевших солдат мои воины проводят до побережья, до Лаш-Сайи. Там вы заплатите купцам-огнепоклонникам, и они доставят вас на Холодный мыс. Рукой подать до ваших земель.

Антоний хотел что-то сказать, но сглотнул и запнулся.

— Теперь ты думаешь о деньгах? — спросил мой государь с еле заметной тенью насмешки. — Я заплачу тебе за огненные жерла, доставшиеся моей армии. Если ты оставишь мне человека, сведущего в стрельбе из них — получишь больше.

У Антония дернулась скула.

— Я думал, твои драконы собирали хворост, чтобы спалить меня, — сказал он с нервной и какой-то беспомощной улыбкой. — В этом видится смысл, хоть он мне и не нравится… Но — тебя?! За что?! Почему?!

— Какая тебе разница, мальчик? — усмехнулся Тхарайя, пожимая плечами. — Ты уже сделал все, что мог. Твоя история кончилась. Ты уйдешь после того, как я закончу все дела и мои воины освободятся. Живи, как хочешь, умри, как хочешь. Нут, очевидно, не пожелала, чтобы ты погиб в горах — быть может, для того, чтобы мы с тобой подвели итоги.

— Ветер! — воскликнул Антоний совсем по-детски. — Это, ей-богу, нечестно! Монах рассказывал мне — а у меня в голове не умещалось! Этот твой братец — он ведь просто мерзавец, и что будет делать твоя жена — одна?

Тхарайя пожал плечами, сказал с насмешливой горечью:

— Кто-то совершает подлости, а кто-то платит за них богам. Тебя это удивляет? Не должно бы. Не тебе, мальчик, осуждать моего брата. Отойди от меня, наконец — мне бы не хотелось тратить свои последние минуты в мире подзвездном на разговоры с тобой.

— Государь, — вдруг сказал Доминик, — скажи, нельзя ли пожертвовать мной? Я знаю, что выбор должен быть доброволен и свершен из любви к этой земле — право, я подхожу. Государь, поверь, я люблю ваш мир всей душой… — и, когда Тхарайя отрицательно тряхнул головой, а Антоний издал невнятный протестующий возглас, торопливо добавил, — я устал, государь. Я ранен, болен… я все равно умру скоро. Пожалуйста, позволь мне сделать это!

Глаза монаха светились, хоть в них и стояли слезы. Он говорил так истово, что ни у кого из слушавших не возникло ни тени сомнения в его решимости и силе. Тхарайя печально улыбнулся.

— Я это не возьму, солнечный воин, — сказал он тихо. — Я благодарен тебе, я не сомневаюсь в твоей отваге и любви, но, прости меня, это — путь гранатовой крови.

— Так дело в этом! — вскричал Антоний, и у него на щеках вспыхнули красные пятна. — Кровь! Королевская кровь, ты хочешь сказать?! Ну вот что, Ветер! Знаешь ли, это — мое дело. Ты можешь говорить что угодно — но это, пламя адово, мое дело!

Тхарайя взглянул на него, будто впервые увидев:

— Что ты называешь своим делом, Антоний? Ты понимаешь, о чем говоришь? Ты слышишь безумие в собственных словах — или оно слышно только мне?

Антоний сжал кулаки.