Отца, положим, они еще боятся. Делают вид, что уважают и преклоняются. Но меня — меня! — я знаю точно, не ставят ни во что. Тот же Эдгар тихо ненавидит — не может забыть, как в детстве я его лупил. Ха-ха, шикарно! Между прочим, я его и сейчас могу отлупить — он это хорошо знает. Святой Фредерик говорил: "Король должен быть крепок телом"! А чтобы быть крепким телом, надо охотиться, заниматься физическими упражнениями, фехтовать, скакать верхом, а не читать дурацкие книжки. Выродок, светский дегенерат на тонких ножках, что он, вообще, может?! Такая же мразь, как Эмиль, в сущности — недаром же он моего младшенького "так любит, так любит", что вечно с ним шушукается. Будь у Эмиля какие-нибудь мозги, я бы думал, что Эдгар его против меня настраивает, а так — настраивать нечего.

Мартин, конечно, еще более или менее человек. Родной брат, все такое. Но, с другой стороны, он тоже та еще скользкая зараза. Непонятно, в кого такой уродился: матушка была женщина простая, добрая, без вывертов, отец у нас вполне рыцарь, крутой и прямой — а этот просто угорь какой-то. Никогда не скажешь по физиономии, что он думает.

Наверное, поэтому, отец его вечно гоняет по провинциям с поручениями. Мартин уже всю страну облазал до самых замшелых медвежьих углов: то письмо отвезти, то передать какую-нибудь ерунду, то уговорить кого-нибудь прибыть ко двору, чтобы уладить какую-нибудь свару. Если надо на континент, к Иерарху, например, так опять же посылают Мартина — и слава Богу, я считаю.

Вот уж не знаю, как и о чем я бы разговаривал с Иерархом!

Но это я отвлекся.

Мартин притащился к завтраку, а Эмиль у меня так и торчал все это время, никак не отвяжешься. "Как вы можете, дорогой братец, так говорить о достойнейшей из женщин?!" Накрутил меня до белого каления, я уже чуть не рявкнул: "Ребенок, вали отсюда!" — но тут заявился Мартин, а камергер объявил, что кушанье готово. Милый такой вышел завтрак в семейном кругу — любо-дорого смотреть! Эмиль на Мартина таращится, как на святые мощи: "Ах, любезный братец, а что же, здорова ли курфюрстина Маргарита? И по-прежнему держит в руках бразды правления? — я чуть не издох на этом месте! Нашего уродца перекормили уроками изящной словесности! Бразды! Не угодно ли? Это еще выговорить надо! — А что же барон Олаф? Он подписал ленное право на Зеленый Бор?" А Мартин посмотрел на меня, как я скармливаю Бульке кусочки паштета, потом — на баронов: Жерар слушает, подпершись рукой, Альфонс салфетку в узелки вяжет, Стивен ковыряет в зубах с тоски — и высказался:

— Эмиль, если вам интересны конъюнктуры при дворе в Зеленом Бору, зайдите ко мне вечерком. Я покажу по карте новые границы ленна, договорились?

— Мартин, — говорю, — а ты доход с Белого Дола получал?

Мартин на меня посмотрел, как умеет только он — вроде бы сочувственно, а вроде бы насмешливо:

— Сколько вам нужно, Антоний? — и вот уже совершенно не хочется с ним говорить о деньгах. Вид такой, будто я у него клянчу. Ну уж нет!

— Нисколько, — говорю. — Я так спросил. Урожай в Белом Доле, или как?

Сказал и ужаснулся — не дай, Господи, сейчас начнет рассказывать об урожае и прочем подобном — но Бог миловал. Мартин только улыбнулся своей змейской улыбочкой и пожал плечами:

— Ну какой урожай в июне, о чем вы говорите, Антоний… Может, ваши насущные расходы не особенно принципиальны?

И совершенно без толку было ему объяснять про оружие с континента и еще кое-какие необходимые траты.