Мафальда уселась за стол, зажгла от догорающей свечи новую и положила перед собой чистый лист бумаги.

«Дорогой Эрвин! — принялась она писать своим безупречно ровным почерком. — Ты, конечно, выше меня по званию, и об этом я не забыла, но мне бы хотелось напомнить тебе, что я — не только майор, но еще и твоя старшая сестра, и это, в отличие от чинов, никаким указом не изменить…»

Эпилог

Ганс Нойнер, мрачный как туча, рысил на своем буланом жеребце у кареты князя Леопольда. Умом он понимал, что битва с бранденбуржцами вполне может быть и проиграна — а в том что фон Берг попытается разбить Кабюшо до того, как отходить на зимние квартиры не было никакого сомнения, да и голштинцы были уже всего лишь в паре дневных переходов от столицы, — но Господь всемогущий, почему эту позорную миссию, сопровождать драпающих регента, княгиню-мать и князеныша, возложили на него? Пусть от их полка осталось немногим более чем половина эскадрона, неужели его кирасирам не нашлось бы место в строю? Неужто тяжелой кавалерии не сыскалось бы применения на поле боя?

После второй Аурумштадской баталии героических кавалеристов отвели в Штеттин, на переформирование, и поначалу Нойнер воспринял это как благо — долгожданный отдых и новенькие майорские эполеты не могли не радовать, — однако же почти сразу выяснилось, что в кампанию этого года пополнений кирасирам ожидать не приходится — слишком дорого.

Ганс немедленно подал рапорт о возвращении его солдат в действующую армию, и тот, верно, был бы удовлетворен, но тут Фишер, в непосредственной видимости из окон княжеского дворца, разгромил прибывших на деблокаду Штеттина шведов, в связи с чем тайное бегство власть предержащих из столицы по морю (ну а что же им, в осаде что ли сидеть, с неясными перспективами?) стало окончательно невозможным. И тут слава героя сыграла с новоявленным майором дурную шутку — в конвой к князю и канцлеру, все решившимся покинуть Штеттин сухопутным путем, назначили именно его.

Нойнер скривился как от зубной боли и поглядел на сгущающиеся над головой тучи, обещающие уже к вечеру изрядный ливень и как бы даже не шторм. Ехавший рядом Левински, тоже получивший повышение в звании до штабс-ротмистра, с пониманием покосился на командира. Ему этот драп тоже был не по нраву.

— Вальтер, — обратился к Левински майор, — у вас не осталось шнапса?

— Увы, только вино. — развел руками тот.

— Девичья забава для полоскания горла. — недовольно нахмурился Нойнер, но тут же приподнялся в стременах и вгляделся вперед. — А это еще что такое?

Из-за холмика, мимо которого изгибаясь пролегала дорога галопом вылетел передовой разъезд и помчался к основному отряду, следующему с обеих сторон от карет.

— Герр майор, герр майор! — орал командующий разъездом, сержант Шуху. — Неприятельская кавалерия впереди! «Серые соколы», не меньше эскадрона!

— Ах ты дьявольщина! Кирасиры — строиться к бою! — рявкнул Нойнер.

— Что случилось? — высунулся из окна кареты канцлер-регент.

— Неприятельский разъезд, ничего страшного. — показавшиеся из-за холмика бранденбуржцы начали натягивать поводья и, останавливая лошадей разворачиваться в строй. — Уж с одним эскадроном-то мы управимся.

— Или не с одним. — отрешенно заметил Левински, глядя на выезжающие с фланга, на вершины небольших холмиков в четверти лье от дороги, основные силы «Серых соколов».

— Палаши наголо! — скомандовал Нойнер, и первым подал пример. — Левински, мы сомнем тех, кто спереди, и придержим остальных — берите десяток солдат и уводите кареты как можно быстрее обратно в Штеттин!

Со стороны гусар пропели рожки.