Я никогда не думала, что он зайдет так далеко. Я, как дурочка, верила ему, когда он говорил, что неравнодушен ко мне.

«Разве ты что-нибудь исправишь, убив меня?» – пытаюсь я урезонить Морфея.

Но тут включается логика. Морфей ничего не делает без причины. Он провоцирует. Ожидает, что я попробую освободиться.

«Морфей!» – мысленно зову я еще раз.

Эхом отзывается бешеное биение пульса.

Нарастающее давление в легких мучительно. Под сомкнутыми веками собираются слезы, которые не могут пролиться. Тело, сдавленное грязью, болит. Голова кружится, я уже ничего не понимаю…

Измучившись, я начинаю терять сознание. Так безопаснее. Нет ни боли… ни страха…

Мышцы расслабляются, и боль отступает.

Меня пробуждает крик, который раздается в моей голове:

«Ты будешь бороться или нет?!»

Я снова напрягаюсь.

«Но как? Я в ловушке».

«Будь находчивее, – голос Морфея звучит ласковее – нежно, хотя и побудительно. – Ты не одна там».

Разумеется, я одна. Зомби-цветы ускользнули, как только затянули меня вниз. Несомненно, они сейчас на поверхности и смеются вместе с Морфеем. Единственные живые существа, разделяющие со мной мою могилу, – это насекомые, которые копошатся вокруг.

Насекомые…

Много лет я слушала их шепот, но никогда не пыталась с ними разговаривать, по-настоящему общаться. Может быть, они не откажутся помочь, если я попрошу.

Достаточно одной мысли, проблеска надежды, немой мольбы выкопать меня – и тут что-то пробуравливает грязь вокруг.

Насекомые ползут по моим ногам. Давление слабеет. Я уже в состоянии двигать ступнями. Потом обретают свободу запястья. И наконец, руки и ноги. Я копаю вверх, пробиваясь сквозь толщу земли.

Вверх, вверх, вверх. Грязь становится жидкой, и я плыву.

Но что-то идет не так. Насекомые и черви разворачиваются и забиваются мне в ноздри. Мое горло переполнено ползущими, извивающимися телами. Я давлюсь, пытаясь вместить их всех…

Морфей снова кричит: «Борись… борись, чтобы жить! Дыши! Дыши!»

Нет, это не Морфей. Это Джеб. И я плыву не в грязи. Меня окружает вода. Я вижу облачное небо и врачей. В глотку мне что-то суют. Я судорожно делаю вдох – и втягиваю сквозь трубку кислород. В следующее мгновение я уже лежу на носилках, накрытая одеялом, и меня катят к машине «Скорой помощи».

Я дрожу и хлопаю мокрыми ресницами – это единственная часть моего тела, которой не слишком больно двигать.

Надо мной возникает размытое лицо Джеба – он сидит рядом. Наши пальцы переплетаются. С его волос мне на руку течет вода. Глаза у Джеба красные то ли от слез, то ли от борьбы с потоком.

– Эл… прости.

Он утыкается лицом мне в плечо и всхлипывает.

– Прости…

И замолкает.

Я хочу сказать Джебу, что он не виноват, но трубка в горле не позволяет говорить. Да это и неважно. Всё равно Джеб не помнит, кто такой Морфей. Он решит, что у меня бред от недостатка кислорода. Поэтому, вместо того чтобы ответить, я соскальзываю в беспамятство.

Такое ощущение, что кто-то касается родимого пятна у меня на лодыжке. Всё тело охватывает тепло. И тогда я просыпаюсь – в больничной палате.

Вдоль правой стены тянется окно. Сквозь жалюзи льется закатный солнечный свет, розоватой дымкой озаряя радужную гирлянду из воздушных шариков с надписью «Поправляйся скорей!», мягкие игрушки, букеты, цветы в горшках на полочке.

Все остальное кажется бесцветным. Белые стены, белая плитка, белые простыни и занавески. В воздухе витает запах дезинфекции, а еще – фруктовый аромат маминых духов. Он смешивается с запахом лилий на подоконнике.