К сожалению, бывали времена, когда психоаналитик мог понадобиться не только для того, чтобы выслушивать откровения. Автоматическое Редакторское Заклинание не позволяло собеседникам Пиц откликаться на ее признания. Что же до того, как А.Р.З. действовало, когда на людей снисходили неожиданные проблески понимания...

— Моя мать... умирает, — тупо повторила Пиц, наконец более или менее осознав истинный смысл полученного по факсу послания от Эдвины. Она смотрела на горящий дисплей над закрытыми дверями лифта, и в сменяющих друг друга цифрах ей виделись не номера этажей, а неумолимый бег дней последних месяцев, оставшихся жить Эдвине.

Пиц уронила на пол все, кроме Мишки Тум-Тума, и, с яростной силой прижав его к груди, горько расплакалась.

— Ну-ну, милочка, — ласково проговорила старушка и сочувственно погладила плечо Пиц. — Я понимаю, каково вам. Все мужчины — свиньи, помешанные на сексе. Но может быть, на этот раз у вас родится девочка.

А потом треклятый амулет, прикрепленный к аппарату телефакса, вдруг испустил сигнал, подобный боевому кличу индейцев. Громкость сигнала была такой силы, что ее хватило бы, чтобы поднять из могилы генерала Роберта Э. Ли, и позолоченный корабль, везущий Дова в страну прекрасных снов, был метко торпедирован этим оглушительным «йо-хо-хо-хо-хо!». Дов подскочил с застеленного полотенцем массажного стола так высоко, что чуть не оставил на потолке, покрытом белыми звукоизоляционными пластинами, маслянистый отпечаток своей фигуры.

Оставалось только порадоваться тому, что Соланж не разложила свой столик прямо под подвешенным к потолку вентилятором.

— Черт подери, я все-таки вырублю эту хреновину, — объявил Дов, прошагав через комнату к аппарату. Одной рукой он выдернул из щели приемного устройства послание, а другой сорвал с передней панели амулет и поднес его к глазам. — Значит, так, умник, — сказал Дов амулету, — либо ты убавишь громкость и выберешь другой звук, либо готовься к приятной самостоятельной экскурсии по системе канализации Большого Майами.

— Боюсь, я не смогу позволить тебе так поступить, Дов, — ответил амулет ровным, тихим голоском, который просто-таки источал благоразумие. Амулет был отлит из чистейшего серебра в форме человеческого лица с полными, чуть капризно надутыми губами, курчавыми волосами и классически красивыми чертами, какие встречаются у античных статуй, изображающих греческих юношей. Однако тут имелось одно существенное отличие. Лица древних-предревних статуй так же безжизненны, как тот мрамор, из которого они высечены, а черты лица амулета были живыми.

— Думаю, ты не понимаешь ситуации, дружище, — возразил Дов. — Ты работаешь на меня.

— Вовсе нет, — возразил амулет. — Я работаю на компанию.

И это было правдой. Дов знал, что это так и есть. Его мать щедро снабжала всем необходимым как его офис, так и его банковский счет, но при этом Дов был связан по рукам и ногам множеством ниточек и потому не мог сам стать кукловодом. Одна из таких ниточек была снабжена табличкой, гласившей: «Если ты вздумаешь хоть пальцем тронуть что-то из офисной техники, оболтус бессмысленный, вспомни о том, что твоя задница принадлежит мне». Подобные таблички были написаны рукой Эдвины и прикреплены к жизни Дова невидимыми нитями, которые были прочнее алмаза. Мать была помешана на сохранении семейного бизнеса, и поскольку она обеспечивала Дова свободой и деньгами для всего, чего бы ему только ни захотелось, то он не находил ничего предосудительного в том, чтобы потакать ей в подобных мелочах.