. Клянусь честью, Жан Леклерк, помнится мне, если бы я пожелал вас поймать, когда вы убегали от моей шпаги, мне понадобилось бы не бежать, а лететь, лететь быстрее вихря. Когда вы убегаете, то у вас, клянусь Пилатом, как у древнего Меркурия, вырастают крылья на пятках, дражайший мой мастер фехтования. Кстати, вот о чем я сейчас думаю: вы считаете себя мастером, и вы и вправду им являетесь, мастер улепетывать. Да-да, вы – мастер улепетывать, Жан Леклерк, вы – мастер трусить!
Эта речь не мешала Пардальяну наблюдать краешком глаза за происходившими вокруг него передвижениями войск.
В самом деле, пока Бюсси-Леклерк пытался сохранить самообладание, невзирая на острейшие уколы, которыми его щедро одаривал Пардальян, – казалось, бретер вообще пришел сюда лишь для того, чтобы отвлечь внимание шевалье, побуждая его к красноречию, – солдаты делали свое дело: они занимали позиции.
Солдаты появлялись отовсюду, вырастали как из-под земли. Невольно хотелось спросить у них – где же они скрывались до сих пор?
И вот, чтобы дать ответ на этот вопрос, мы вынуждены опять кратко описать место действия.
Пардальян находился в круговом коридоре шириной более туаза. Налево от него располагалась частично сломанная ограда, а за оградой – арена. Прямо перед ним был коридор, огибавший арену.
Пойдя вперед, он мог бы достичь места, отведенного для простонародья. Позади него был все тот же коридор и скамьи, где сидела знать. Справа виднелся широкий проход, в конце которого стояли шатры участников корриды.
Пока шевалье осыпал Бюсси-Леклерка своими саркастическими шуточками, на арену, по левую руку от него, вышла вторая, а потом и третья рота солдат, и они присоединились к первой, выстроившись длинными колоннами.
Итак, на арене находилось около четырехсот человек. Четыреста человек, которые невозмутимо ждали, зажав в руке шпагу или аркебузу и не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг них; четыреста человек, которые, казалось, были поставлены здесь только ради шевалье и которые, казалось, говорили: «Нас тебе не миновать!»
И действительно, только ядро могло бы пробить это скопление человеческих тел, эти то ли десять, то ли двенадцать рядов воинов, задачей которых было пленение одного-единственного врага, вооруженного жалкой шпагой.
Со всех сторон Пардальяна окружали испанские солдаты – они были и в круговом коридоре, и на арене, и в том проходе, который вел к шатрам тореадоров.
Попытка проложить себе дорогу через двадцать или тридцать рядов воинов, расположившихся в глубине коридора, была заранее обречена на неудачу, и шевалье отлично понимал это.
Казалось бы, смелый француз мог отступить – не защищаясь и не дерясь, ибо это было бы бессмысленно! – направо, к палаткам участников корриды, но и там в мгновение ока возникли десятки вооруженных до зубов солдат.
Этот захват территории произошел с молниеносной быстротой. Войска, так долго и тщательно скрывавшиеся, подчиняясь ясным, заранее данным инструкциям, произвели свой маневр с безукоризненным порядком и точностью.
Пардальян оказался в центре железного кольца, состоявшего приблизительно из тысячи солдат, причем для полного окружения француза им понадобилось меньше времени, чем нам – для написания этих строк.
Шевалье отлично видел все передвижения войск, и можно предположить, что он не позволил бы загнать себя в западню, откуда нет выхода, если бы Бюсси-Леклерк с вызывающим видом не встал у него на пути. Он бы наверняка решился на какой-нибудь безумный шаг из числа тех, что уже не раз приносили ему успех на протяжении его насыщенной приключениями жизни, не дожидаясь, пока маневр войск будет закончен, а дорога к отступлению отрезана.
Это была затея Фаусты, которая понимала: лучший способ заставить Пардальяна не двигаться с места и вынудить его, так сказать, самому предать себя в руки врага, заключается в том, чтобы поставить его перед необходимостью выбора, когда он должен будет или позволить схватить себя, или иметь вид человека, спасающегося бегством. |