Однако вернемся к Курбатову – он в первые годы работы следственной комиссии пытался убедить всех и вся в своей невиновности и безгрешности. Однако, по мере подтверждения следствием одного обвинения за другим тон прибыльщика менялся: «А что до самих нужд моих и прокормления и брал сверх жалованье небольшое, а то не тайно, но с расписками, которой долг и доныне на мне явен есть». Обращался Алексей Александрович и к царю батюшке, напоминая о своих заслугах, как он «без тягости народа» принес казне «многосотные тысячи рублев». То есть Курбатов рассуждал просто и незатейливо. Раз он действительно способствовал существенному увеличению казенных доходов, то ничего преступного в том, что лично для себя «укрысятивал долю малую», не было. В те времена обвиняемый вообще, если не располагал убедительными доводами для своей реабилитации, прибегал к одной из трех формул: прегрешение свершилось либо «с простоты», либо «в беспамятстве», либо «с пьяна». Например, признавая полученную от хлебных подрядчиков взятку в полторы тысячи рублей, Курбатов тут же выдумал оригинальнейшее объяснение: «А те деньги приняты под таким видом, чтобы дослать о том царскому величеству, а в уверении того писал о пресечении дорогих подрядов». Получив от жителей Кевроля и Мезени «в почесть» триста рублей, Алексей Александрович «…запамятовал их отослать в канцелярию на содержание школ и шпиталей»… Следственная комиссия подсчитала, что только за три года Курбатов получил от городского населения управляемой им губернии «харчевых и почесных подносов» на сумму до 4 тысяч рублей. Сам Курбатов сознался в том, что с 1705 года присвоил 9994 рубля казенных денег. Расследованные дела не были закончены – лишь 12 дел были рассмотрены, а к 15 ти комиссия даже не успела приступить, поскольку в разгар следствия Курбатов умер. Следственная комиссия успела лишь подсчитать, что прибыльщик хапнул 16422 рубля. В результате следствие даже не смогло решить, по какому разряду хоронить достойнейшего господина Курбатова – как честного человека или как преступника…

Естественно, Курбатов был не единственным «радетелем за благо Государево», пойманным на взятках и, грубо говоря, «татьбе». Еще в августе 1711 года Петр учредил для выявления злодеев государственную фискальную службу, которую возглавил некто «старик Зотов». Позже его сменил знаменитый обер фискал Алексей Нестеров, прославившийся раскрытием и преследованием злоупотреблений. Однако господин Нестеров и сам не уберегся от соблазнов по старому российскому принципу «что охраняем, то и имеем». Попался обер фискал на деле провинциал фискала Саввы Попцова – на него еще в 1718 году подал челобитную в сенат Ярославский Посадский человек Иван Сутягин. Челобитную пытались замылить, гоняя по инстанциям из Юстиц коллегии в Ярославский надворный суд, но ярославский посадский человек, оправдывая свою фамилию, не угомонился и снова пожаловался в сенат, а в 1722 году дошел аж до государя, обвиняя провинциал фискала в том, что тот укрывал бедных солдат и недорослей дворянских, что через родича своего Лихарева собирал в уезде с крестьянских дворов по гривне серебра без указу, что отпускал из рекрутов за взятки и просто воровал из казны. За Савву Попцова взялись всерьез и в делах его скорбных обнаружили полнейший, как теперь говорят, беспредел – помимо прочего разного, провинциал фискал имел съезжий двор, где держал колодников, а также лихо налагал штрафы не только на подчиненных, но и на всех подряд – на бургомистров, на соляных голов, на крестьян… Штрафы Попцов, естественно, присваивал. Когда все вскрылось, провинциала фискала казнили, но перед смертью он успел дать показания и на непосредственного шефа. Выяснилось, что обер фискал Алексей Нестеров был в курсе шалостей подчиненного, но покрывал его за взятки – за часы серебряные, ценою в 120 рублей, за одеяло на лисьем меху, за триста рублей «налом»… А еще были подношения рожью, скотиной, парчами и лошадьми.