Напротив двери стоят три бочки с овсом. Они здоровенные, жестяные и с крышками, чтобы крысы не лазили. Это овес гавриловских лошадей. Из одной Любаня постоянно берет, и она уже пустая наполовину, а две стоят полные. Так вот, он сунул руку в крайнюю полную бочку. Постоял секунду с рукой в бочке и исчез. Я не то чтоб совсем проснулась, и потому не очень удивилась. Если бы я сразу поняла, что это наяву, я бы его окликнула. Мало ли какую дрянь он туда сунул? Любаня рассказывала мне всякие страшные истории, как в цирке травят животных из зависти или из конкуренции. В конце концов, если крикнуть погромче, то дядя Вахтанг на вахте услышит и поднимет тревогу. Но в том-то и дело, что, пока я думала, сон это или явь, он смылся. Растаял и растворился, причем беззвучно. И я опять заснула…

Проснулась я от звуков человеческого голоса. Наверно, я уже выспалась, потому что проснулась сразу, поняла, где я, и даже узнала голос. Это был прибабахнутый Яшка. Он точно прибабахнутый. Дело в том, что с yтpa репетирует номер Кремовских. У них даже с вечера не разбирают клетку, чтобы утром ее не ставить заново. Потом идут все конные номера, и только после обеда Яшкино время. Так вот, этот фанатик приходит в половине седьмого утра и до девяти торчит в клетке и кидает, кидает, кидает. Он может репетировать только на манеже, потому что ему нужна высота. Потом он собирает мячики, кольца и булавы в чемодан и идет спать в гримерку, и спит там до обеда, а потом опять кидает чуть ли не четыре часа подряд, а потом спит до представления и после еще кидает в пустой клетке. Я не представляю себе, как это можно тратить единственную жизнь на сплошные мячики. Правда, он еще читает. Я видела у него в сумке хорошие книги.

Недавно Яшка додумался, что ему надо работать на пьедестале. И вот ему сколотили на пробу какой-то гроб с занозами, и он каждый день таскает это чудовище с конюшни на манеж и обратно по нескольку раз. Я потому и проснулась, что конюхи загромоздили тачками подступы к пьедесталу, и Яшка, ругаясь, вытаскивал эту мерзость.

Видимо, он решил поругаться с конюхами лично, потому что всунулся в шорную. Я и так лежала с головой под одеялом, а тут и вовсе чуть сквозь раскладушку не просочилась. Он посмотрел, как я сплю, но будить все же не стал. Я еще дышала очень старательно, медленно и ровно.

Яшка ушел, и я слышала, как он тащит пьедестал по коридору к форгангу, и через форганг — на манеж.

Вообще надо было смываться.

Сейчас было около семи. В семь открывается центральный рынок и забегаловка при нем. Я бы как раз успела съездить туда, попить кофе с пончиками, там готовят обалденно вкусные пончики, нигде в городе больше таких нет, и к восьми или половине девятого вернуться в цирк. Мне вчера принесли одну халтуру, устав кооператива, я бы как раз успела до десяти ее перепечатать, все-таки пятерка, а пятерка — это колготки. Я не генеральская дочка, колготки мне с луны не сыплются, а рву я их за милую душу.

Я надела босоножки и, стараясь не стучать каблуками, прокралась в фойе. Там я сообразила, что у меня не будет другой возможности умыться перед работой, кроме как сейчас, в туалете. Я забралась в туалет и провозилась там довольно долго, потому что мыла практически не было, какой-то оглодок, теплая вода шла еле-еле, и моя походная щетка для волос тоже давно на помойку просится.

Я высунулась из туалета и увидела Любаню. Она кралась на конюшню, тоже стараясь не цокать каблуками. Я поняла, что дядя Вахтанг, впустив прибабахнутого Яшку, задремал, не заперев дверей, и она проскочила незаметно. Мне совершенно не хотелось объяснять ей сейчас, как я сюда попала, и я переждала, пока она скроется в конюшне. У нас с ней одна беда — полные ноги, и каблуки — наше единственное спасение.