Но тут же понял: это всего лишь вата. Он вытащил ее изо рта мальчика. Губы сына, потемневшие, мягкие и отчего-то растянувшиеся, причмокнув, сомкнулись. Луис выбросил вату в лужицу на дне могилы — белый мерзкий комок. Щеки у Гейджа сразу запали, как у старика.

— Гейдж! — прошептал Луис. — Я тебя сейчас отсюда унесу. Договорились?

Лишь бы только никто не попался навстречу. Кладбищенский сторож, например, совершающий ночной обход. Но теперь Луисом двигает не страх перед разоблачением. Окажись сейчас кто-нибудь перед могилой со слепящим фонарем в руках, Луис схватил бы зазубренную, погнутую лопату и раскроил бы ему череп.

Луис подхватил сына под мышки. Тело повисло у него на руках — будто без костей. Луису пришла в голову ужасная мысль: попробуй он поднять Гейджа, тело развалится. И тогда стой в могиле и волком вой среди бесформенных кусков плоти. Таким его и застанут.

ЗА ДЕЛО! ХВАТИТ ТРУСИТЬ! ЗА ДЕЛО!

Превозмогая трупный смрад, приподнял Гейджа, как обычно поднимал его по вечерам из ванны. Голова сына болталась, Луис увидел крупный шов на шее — точно оскал — там голову соединили с туловищем.

С превеликим трудом, задыхаясь от усилий и зловония, Луис вытащил изуродованное тело несчастного малыша из могилы. Сел, свесив ноги в яму, положил сына на колени. Лицо у него сделалось иссиня-бледным, глаза ввалились, уголки губ скорбно опустились.

— Ах, Гейдж! — приговаривал он, баюкая сынишку, гладя по голове. Волосы были жесткие и безжизненные, как проволока. — Все образуется, клянусь, Гейдж, все образуется! Ночь кончится, Гейдж. Я люблю тебя. Папа любит тебя, сынок.

И все баюкал и баюкал мертвого мальчугана.

Около двух часов пополуночи Луис готов был покинуть кладбище. Труднее всего оказалось тащить тело. Разум Луиса — этот блуждающий в безбрежном космосе астронавт — на этот раз едва не заблудился вконец. Ничего, все образуется, твердил про себя Луис, присев отдохнуть. Спина гудела, ныла. Ничего, все образуется.

Он положил тело сына на брезент, завернул. Скрепил лентой пластыря, перевязал веревкой. Да, будто ковер несет, ничего особенного. Тщательно закрыл гроб, подумав, открыл снова, бросил туда искореженную лопату. Пусть остается на память кладбищу, а сына он заберет. Снова закрыл гроб, осторожно опустил бетонные створки, как бы не расколоть, снял ремень, продел в ушко бетонной плиты, аккуратно положил ее на место. Потом большим совком забросал яму, но насыпать холмик не удалось— не набралось земли. Да, могила, к тому же с выемкой, вызовет подозрение. Хотя, как знать. Может, кто и заметит, да мимо пройдет. Сегодня думать об этом он себе не позволит, тем более беспокоиться. Впереди ждут волнения поважнее. Безумная работа. А он уже выдохся.

РАЗ-ДВА, ГОРЕ — НЕ БЕДА.

— Что верно, то верно, — пробормотал Луис.

Ветер все крепчал, стонал, выл в кронах деревьев, отчего Луис в испуге озирался. Он сложил кирку, совок, рукавицы, фонарь — пригодятся еще — рядом с брезентовой скаткой. Сейчас бы зажечь фонарь, но Луис удержался от соблазна. Оставив все у могилы, Луис зашагал к тому месту, где недавно перелез через ограду. Минут через пять он увидел на улице свою машину. Значит, идти недолго.

Однако, подумав, он пошел в противоположную сторону. Дошел до угла, увидел сточную канаву, заглянул. И его пробрала дрожь: там оказалось множество цветов, иные уже сгнили, иные догнивали на дне. Время, дождь и снег делали свое дело.

ГОСПОДИ, ИИСУСЕ!

НЕТ, ИИСУС ЗДЕСЬ НИ ПРИ ЧЕМ.