Да, тропа хорошо знакома. Местами она широка, как шоссе, местами — так узка, что приходилось пробираться боком дабы кусты не зацепили его поклажи. Тропа виляла среди величественных, как готические башни, деревьев. Он вдыхал запах смолистой хвои, она похрустывала и под ногами, он не столько слышал, сколько чувствовал это.

Но вот тропа взяла круто вниз, вскорости он угодил ногой в лужу — начинались топкие заросли тростника и еще каких-то безобразных растений с листьями, похожими на лопухи. Как и в прошлый раз, на тропе было светлее, чем вокруг. И воздух словно напоен электричеством.

ДАЛЬШЕ ИДИТЕ, КАК И ПО ВАЛЕЖНИКУ: БЫСТРО И УВЕРЕННО. ДЕРЖИТЕСЬ МЕНЯ И НЕ СМОТРИТЕ ПОД НОГИ.

ДА, РАЗУМЕЕТСЯ… КСТАТИ, А ГДЕ-НИБУДЬ ЕЩЕ В НАШИХ КРАЯХ ТАКИЕ КУСТЫ РАСТУТ? КАК ХОТЬ ОНИ НАЗЫВАЮТСЯ?

НЕВАЖНО, ЛУИС… ДАВАЙТЕ-КА ЛУЧШЕ ПРИБАВИМ ШАГУ.

И Луис пошел дальше, изредка и скоро, поглядывая под ноги, выбирая сухие кочки, взгляд его был устремлен вперед, а ноги почти сами собой выбирали нужный бугорок. ВЕРА ПРИНИМАЕТ СИЛУ ЗЕМНОГО ПРИТЯЖЕНИЯ КАК ДАННОСТЬ, вспомнилось ему, нет, не из курса теологии или философии. Фразу эту обронил как-то в конце урока его школьный преподаватель физкультуры, и Луис ее не забыл.

Так и он сам: принимает как данность чудодейственную силу индейского могильника воскрешать из мертвых и без оглядки спешит по Божкиной топи. Теперь окрест все заметно оживилось. В камышах резко и сердито перекликались птицы. Да уж, гостеприимства ждать не приходится. Изредка подавала голос лягушка — точно давилась нескончаемой резинкой. Не пройдя и двадцати шагов, Луис вдруг подвергся атаке: что-то темное налетело… может, летучая мышь?

Снова белесый туман пополз по земле, укутал ступни, колени, точно саваном накрыл все тело. Да, здесь определенно светлее, и чувствуется какая-то пульсация — точно бьется огромное сердце. Никогда еще не ощущал Луис природу, как живую, могучую силу… как неделимую сущность. Да, топь жила своей жизнью, но отнюдь не музыка наполняла ее. Луис не смог бы объяснить суть и первопричину этой жизни. Он чувствовал лишь, что всякого можно ждать от этого заряженного силой места, где он, человек, ощущал свою ничтожность и смертность.

А вот и тот же звук, что поразил Луиса еще тогда, осенью: высокий, истерический хохот, переходящий в плач. Смолк. Снова разорвал тишину истошным воплем, от чего у Луиса кровь застыла в жилах. Белесый туман все наползал и наползал. Жуткий хохот стих, растворился в стенаниях ветра, хотя порывов Луис не ощущал. Если бы ветер пробрался в лес, он разорвал бы туман в клочья и, как знать, какая бы картина открылась Луису, может, самая непривлекательная.

ВЫ УСЛЫШИТЕ КРИКИ, СТОНЫ, НО ЭТО ЛИШЬ ГАГАРЫ.

— Гагары! — произнес вслух Луис, не узнав собственного голоса, глухого и нетвердого. Но — насмешливого. Слава Богу, чувство юмора не изменило ему.

Немного постояв, он двинулся дальше. Словно в наказание за краткий отдых он тут же оступился, нога провалилась, и он едва не оставил ботинок в цепкой грязи под слоем воды.

Снова раздался неистовый стон — на этот раз слева. И почти сразу — за спиной, за самой спиной. Обернись Луис, и кажется, увидит мертвенно-бледный лик, вурдалачий оскал, огненный взгляд… Но Луис не оглядывался, не замедлял шаг, смотрел только вперед.

Вдруг белесый туман потемнел, и Луис увидел прямо перед собой возникшую из ниоткуда страшную, ухмыляющуюся злорадную морду. Узкие щелочки глаз (совсем как на классических китайских рисунках) изливали желто-грязный огонь. Нижняя губа отторбучена, видны бурые пеньки зубов. Но поразительнее всего уши… впрочем, это вовсе и не уши, а извитые рога. Совсем не такие, как рисуют у дьявола, скорее они напоминают бараньи.

Страшная, маячившая перед самым Луисовым носом голова, казалось, говорила… или просто ухмылялась? Двигались губы, но нижняя так и не возвращалась в обычное положение.