Он привстал, включил свет.

— Ну как же тебя не похвалить! Молодчина! А твоих родителей я после этого еще больше невзлюблю. Нельзя было тебя одну с больной оставлять. Понимаешь, Рейчел, нельзя!

— Но ведь Пасха все-таки, — по-детски, словно ей и сейчас столько же лет, как и в тот ужасный день, попыталась оправдать родителей Рейчел.

— Да хоть Судный День! — хриплым и сдавленным от злости голосом проговорил Луис. Рейчел даже вздрогнула. А Луису вспомнились его студентки-санитарки, которым в первый же рабочий день выпало тяжкое испытание — на их глазах умирал Виктор Паскоу. На следующий день одна из санитарок, коренастая, крепкая — Карла Шейверс, — пришла на работу как ни в чем не бывало, даже Чарлтон поразилась ее спокойствию и хладнокровию. Вторую санитарку в лазарете больше не видели. Луис не винил ее, даже не удивился ее бегству.

А почему, кстати, не было сестры-сиделки в доме Гольдманов? Почему родители ушли, бросив, да, именно бросив восьмилетнюю дочь. Оставили ее один на один с умирающей сестрой, и к тому же, вероятно, повредившейся в рассудке. Почему?! Видите ли, у них великий праздник — Пасха. А изысканной Доре Гольдман так осточертела вонь в доме, что захотелось хоть немного отвлечься. А присматривать за сестрой оставили маленькую Рейчел — косички-хвостики, матроска навыпуск, восемь лет от роду. Ее оставили дома! Ей вонь не надоела! Зачем, спрашивается, каждый год ее отправляли в скаутские лагеря, где суровые, спартанские условия? Да затем, чтобы потом ей легче было выносить все тяготы дома при умирающей, ополоумевшей сестре! Ах, десять костюмчиков для Гейджа, ах, шесть платьиц для Элли. Ах, я оплачу твою учебу в колледже, только оставь мою дочь в покое!.. Но что-то папа Гольдман не размахивал своей жирной чековой книжкой, когда умирала его старшая дочь, а младшая оставалась при ней одна-одинешенька! Что, сукин сын, пожалел денег на сиделку?..

Луис слез с постели.

— Ты куда? — встрепенулась Рейчел.

— Принесу тебе снотворного.

— Но я таблеток не принимаю.

— Сегодня примешь.

Она послушалась и продолжала рассказывать, но уже спокойнее: таблетка делала свое дело.

Сосед приметил ее за деревом. Девочка сидела на корточках и все кричала: «Зельда умерла! Зельда умерла!» Из носа сочилась кровь. И руки, и матроска — все в крови. Сосед вызвал «Скорую помощь», по телефону стал разыскивать старших Гольдманов. Когда кровь остановили, напоили девочку чаем, дали две таблетки аспирина, она вспомнила, что родители, кажется, поехали в гости к мистеру и миссис Каброн — те жили в другом конце города. Питер Каброн служил у Гольдмана бухгалтером.

К вечеру в доме произошли большие перемены. Увезли Зельду. Ее комнату вымыли и продезинфицировали, вынесли всю мебель. Много позже Дора Гольдман обосновалась там со своей швейной машинкой.

В ту же ночь Рейчел начали мучить кошмары. Проснувшись в два часа ночи девочка позвала маму и тут же с ужасом обнаружила, что не может повернуться! Спину пронзила страшная боль. Видно, переворачивая Зельду, Рейчел потянула мышцы. Конечно, в критические минуты, за счет выброса в кровь адреналина, силы удесятеряются, и Рейчел сумела приподнять и перевернуть сестру, правда, усилие было столь велико, что лопнул рукав под мышками.

Конечно, она просто перенапряглась — это яснее ясного, «элементарно, дорогой Ватсон». Для всех и каждого, но не для Рейчел. Она-то не сомневалась, что это посмертная месть Зельды, знавшей, что Рейчел рада ее смерти; ее душа видела, как Рейчел выбежала из дома с криком: «Зельда умерла! Зельда умерла!» — смеясь при этом, а не рыдая от горя.