Розмари отхлебнула из чашки остывшего чая. Горло немного отпустило, а ведь стоило картине оскорбительного унижения вспыхнуть перед глазами, и язык стал сам собой заплетаться, гортань же захлестнул тугой комок. Кендра, менестрель, отвёл тогда глаза в сторону от её заалевшего стыдом лица, но Соудер, встретив ошеломлённый взгляд девушки, спокойно и уверенно отметил: «Ну что ж, так тому и быть».

— Разумеется, позже, уже оставшись со мной наедине, Пелл привёл целую уйму причин, почему я не вправе злиться на него, — выдавила из себя слова правды Розмари, как можно более несерьёзным тоном. — Я верила им. Я верила ему, что он, мол, «обручён со мной в своём сердце» и что «в том никогда не будет места какой-другой женщине». Я была такой глупенькой.

За три прошедших с того дня года она то и дело подталкивала себя к мысли самой нести ответ за путаницу, в кою исхитрилась превратить собственную жизнь. Порой этот нехитрый способ помогал. А порой, оглядываясь по сторонам, она раздумывала: «Если уж я допустила столь громадный промах, отчего ж не могу точно также основательно и загладить его?» Она даже рассчитывала, что ей уже удалось это, последнее. Она ведь так упорно трудилась. Таща починку дома на собственных плечах или оплачивая чистой меной. Розмари перекопала весь старый сад, одна волоча за раз полную лопату земли. Таскала тачкой навоз с обочины дороги, собирая катыши из-под прорысивших мимо лошадей, и саморучно удобряя почву. Торговала собственным трудом в обмен на семена и рассаду, живя с Гилльямом туго затянув пояса, питаясь чем попало и зажимая каждую лишнюю монету; лишь бы, откладывая, накопить на тщедушную годовалую тёлку, тощую, одни кожи и кости, и, к тому же, вконец замученную глистами. Корова эта, оздоровевшая теперь, готовилась вот-вот разрешиться первым своим телёнком. В тепле возле очага грелись куры, — не обходилось ни дня без свежих яиц, правда, из доброго десятка вылупилось всего пара курочек да петушок… Однако ж, мало-помалу, цыплята размножились до приличных размеров стайки. Каждый день Розмари складывала собранный хворост в поленницу рядом с домом вместе с аккуратной горкой расколотой щепы, подготовленной к розжигу. Она делала, что могла и хотела сделать, и задел для перемен не прошёл даром — женщина сама накликала случившееся.

Отвернувшись от окна, Розмари обнаружила, что Хилия пристально смотрит на неё глазами, полными слёз и сочувствия.

— Ты заслужила лучшего, Розмари.

Но, если бы…

— Я не могу сбежать от того, что натворила, Хилия. Глупо было позволять мужчине возлежать в моей постели; но выбор есть выбор, и лишь моя вина в том, что он сказался дурным. Мама предупреждала насчёт его. Я же не послушалась. Давай признаем правду. Нас было двое, в той самой постели. И мне до конца жизни никуда не деться от свершившегося. И от Пелла. Пусть ему никогда и не быть моим мужем, но он навсегда останется отцом Гилльяма.

— Ты тогда едва-едва распрощалась с девичеством, к тому же, твой отец не так давно сошёл в могилу. Пелл просто воспользовался моментом — и тобой.

Глядя на подругу, Розмари качнула головой.

— Нет, не надо об этом. Шесть месяцев ушло у меня на то, чтобы выбраться из омута жалости, в котором с головой погрязла. Я не собираюсь возвращаться к этому снова.

Хилия тяжело вздохнула.

— Ну ладно, как знаешь.