— Эх ты, невежа! — воскликнул он, бросив на него свирепый взгляд. — Разве ты не знаешь, что у меня отец погиб  в Освенциме?

Подобное заявление Поляка Джона явно смутило. Впрочем, мы с Хоуп тоже впервые об этом услышали; мы трое так и уставились на мистера Брауна, думая, уж не произошли ли в его мозгу какие-то странные аберрации, как у миссис МакАлистер.

Но мистер Браун кивнул, словно подтверждая свои слова, и пояснил:

— Да, так и было. Он попросту напился вусмерть и свалился со сторожевой вышки. — С этими словами он удалился, оставив нас с Хоуп помирать со смеху, а Поляка Джона кипеть от ярости (далеко уже не впервые) и злобно глядеть ему вслед.

— Ну, если «дружеская» атмосфера во время поездки будет такова, — сказала я, — пожалуй, и впрямь лучше никуда не ездить.

— Согласна, — поддержала меня Хоуп. — Только представь себе — целых два часа торчать в битком набитом автобусе, где эта парочка без конца ссорится! Да там еще будут торчать Морин, Лоррен и миссис Суотен в придачу! Нет, я начинаю думать, что Сартр был прав, утверждая, что ад — это другие.

Иногда Хоуп забывает, что я незнакома с ее французскими коллегами. Хотя высказывание этого человека показалось мне весьма удачным. И все-таки, когда все обитатели «Медоубэнк» наконец собрались и были готовы к отъезду, мне снова стало не по себе и снова охватило ужасное чувство одиночества и заброшенности. Оранжевый автобус распахнул дверцы, первыми туда погрузились наши сиделки — маленькая Хелен, сердитая Клэр, страшно довольная собой Лоррен (да и пусть ее!) и, наконец, толстая Морин, которая чуть не лопалась от восторга и все блеяла: «Ну, разве не замечательно?  Разве не замечательно ?» — и, как кур, загоняла в автобус последних припозднившихся экскурсантов. Устроившаяся на заднем сиденье миссис МакАлистер, маленькая, высохшая, ясноглазая, все оглядывалась на нас в окошко и пищала, как птичка: «До свидания! До свидания!» — тоненьким возбужденным голоском. Наверное, думала, что ее везут домой. Может быть, именно поэтому она в этот теплый день напялила на себя практически весь  свой гардероб — во всяком случае, я заметила три пальто, шотландский плед и два легких дождевика, коричневый и бледно-голубой; из всех оттопыренных карманов у нее торчали запасные туфли. Это было почти смешно, и я даже слегка усмехнулась, но стоило автобусу выкатиться на подъездную дорожку, стоило гравию заскрипеть под его мощными колесами — ах, этот звук так похож на шелест волн, набегающих на усыпанный галькой берег! — и я не сумела сдержать слез. Не сомневаюсь, что и Хоуп в эти минуты испытывала примерно те же чувства.

— Вспомни Сару, — шепнула я ей, прекрасно понимая, что в данном случае «Маленькая принцесса» нам не поможет. Наверное, и чай не смог помочь, но я все-таки налила нам обеим по чашке из большого чайника, стоявшего на столике у стены, а потом подъехала на своем инвалидном кресле к окну — окна у нас в гостиной фонарем — и стала смотреть на улицу.

Похоже, день предстоял очень долгий и очень тоскливый.

У чая был привкус рыбы. Так здесь часто бывает, особенно если чай перестоится, и я отставила чашку. Хоуп подошла и села со мною рядом; вдоль стены тянулись особые перила, позволявшие ей, слепой, самостоятельно передвигаться. Довольно долго она сидела, не говоря ни слова, пила этот отвратительный, пахнущий рыбой чай и с наслаждением подставляла лицо теплым лучам утреннего солнца.

— Ну что ж, Фейт, — промолвила она наконец, — вот мы и остались с тобой вдвоем.

И это  была чистая правда. В «Медоубэнк Хоум» нет специального больничного крыла, и каждый, кому необходима ежедневная медицинская помощь, вынужден обращаться в госпиталь при монастыре Всех Святых, это на нашей же улице, только чуть дальше.