Полученные в сиротском приюте навыки возвращались, словно он и дня не провел на свободе. В конце концов, что такое несколько дней по сравнению с четырнадцатью годами? Меньше одного процента. Гораздо меньше. Однако он чувствовал, что пережил за последние дни больше, чем за все предшествовавшие им годы.

Всем сиротам, которым «посчастливилось» попасть в институт Клариссы Фрейн, были известны методы выживания в одиночной камере. Первое правило гласит: спи как можно больше. Это отвлекает от мыслей о еде и о твоей печальной участи. Опытный сирота мог спать до шестнадцати часов в день. Второе правило: не думай о свободе. От таких мыслей время тянется нестерпимо долго. И, наконец, постарайся ни о чем не мечтать, особенно о родителях. А то и свихнуться недолго.

Космо лежал на спине и смотрел в потолок. Сон не приходил. Слишком много мыслей крутилось в голове. Супернатуралисты, паразиты, Милашки, Бульдоги, ребенок Бартоли и, конечно, Мона.

«Хорошо еще, — думал Космо, — что я признался в своих чувствах только этому бородачу. Мона, скорее всего, рассмеялась бы мне в лицо. Впрочем, вряд ли я увижу ее снова». Космо не сомневался в том, что после проверки ДНК и выяснения личности его прямым ходом отправят по трубе в институт Клариссы Фрейн, к любимому воспитателю Редвуду.

Через некоторое время вернулся купавший его в ванне бородач. Он по-прежнему широко улыбался. Этот человек явно любил свою работу.

— Итак, мой милый, — сказал он, почесывая щетину между двумя подбородками. — Поднимайся, кое-кто хочет с тобой поговорить.

— Кто? — спросил Космо, опуская ноги в промокших насквозь ботинках на пол.

Бородач поднял подбородок Космо дубинкой.

— Что ты сказал? Осмелился задать мне вопрос?

— Нет, — торопливо ответил Космо. — То есть, конечно, нет, сэр.

— Так-то лучше, — сказал тюремщик, поворачиваясь к нему спиной. — Топай за мной и ни шагу за желтые линии, иначе один из воспитателей точно тебя «упакует».

Бородач повел его по длинному коридору к лифтам. По полу действительно были проведены две сплошные желтые линии, пол между ними был покрыт потертым линолеумом.

Космо остановился перед первым лифтом.

— Нет, мой милый, — сказал бородач. — Ты отправляешься в обсерваторию. — Последнее слово он произнес чрезвычайно почтительно, словно говорил о чем-то очень важном.

Космо последовал за ним к последнему лифту на площадке, у дверей которого не было кнопки вызова, только экран видеосвязи в золотистой рамке.

Бородач остановился перед экраном и пригладил волосы потной ладонью.

— У меня тут парень, который вывел из строя танк.

Ответа не последовало, но дверь бесшумно открылась.

— Входи, мой милый, — сказал надсмотрщик, вталкивая Космо в лифт.

— Я уже скучаю по тебе, — сказал Космо, когда двери лифта начали закрываться. Он ничем не рисковал. Вряд ли он еще раз встретится с этим человеком.

Лифт поднимался так быстро, что создавалось впечатление, будто он не трогался с места. Космо понял, что едет вверх, только тогда, когда одна из стен исчезла, открыв кристально прозрачное стекло. Шахта шла по наружной стене здания, и лифт летел по ней как выпущенный из пушки снаряд. За стеклом проносились смазанные скоростью огни города. Скоро крыши окрестных домов остались далеко внизу, но золотистая кабина продолжала стремительный подъем к небесам. Космо казалось, что, если кабина резко остановится, он пробьет головой ее потолок и улетит по инерции к самому центру Вселенной.

Времени обдумать побег не было, впрочем, бежать все равно было некуда. С таким же успехом можно было размышлять о бегстве во время полета на парашюте.