Марцио сказал, что ветры донесут собачью песню до семейства Фелины и к концу дня все будут знать, что волчица умерла.

Вчетвером мы продолжили путь к морю. Нам очень не хватало ее ненавязчивого присутствия. В голове у меня то и дело вертелась одна мысль, словно важная сводка из глубин подсознания: «Земного счастья нет, но есть покой и воля». Понятия не имею, что бы это значило.

Офир Пик — Город Мертвых для людей; но куда отправляются после смерти здешние животные? Этот вопрос удивительным образом вызвал в памяти другой, которым я задавалась в детстве и с тех пор совершенно выбросила из головы. Если на других планетах есть жизнь, абсолютно не похожая на нашу, куда отправляются после смерти эти существа? Или рай — это «Мирное царство» Эдварда Хикса, где земляне будут кормиться рядом с пучеглазыми марсианами, а рондуане — лежать вместе с опасными тварями с Альфы Центавра?

Времени на всякие раздумья было предостаточно, поскольку путь предстоял долгий, и все пешком. Места и встреченные нами тамошние обитатели были не менее удивительными, чем раньше — Джеки Биллоуз в Переговорных банях, цирк, на арене которого выступали воспоминания, — но смерть Фелины опустошила нас во многих смыслах, сделала невосприимчивыми к чудесам. Однажды в сгущающихся сумерках мы увидели черную лошадь, галопом несущуюся по рельсам лоб в лоб встречному поезду. В последнее мгновение лошадь изящно взмыла в воздух и полетела. Мы промолчали.

Слангисты указали нам путь через Пещеры Лема, а деревянные мыши, о которых я пела столько месяцев назад, со всей осторожностью провели нас через Мост Искусства. Мы пересекли лес, разукрашенный неподвижными светлячками, — Пепси упорно называл их жар-пчелами. Следующим утром мы проснулись на дне кратера не менее мили в поперечнике, черно-зеленого и фосфоресцирующего, над которым зловеще клубился пар.

Тревожиться о еде не приходилось. В синих рощах мы собирали лео и шестишляпники, по берегам бурных рек — налтензию. Вся еда была очень вкусной, только я давным-давно перестала обращать внимание на то, что кладу в рот. Мы ели, когда организм этого требовал, спали, когда усталость — подобно силе тяжести — приковывала нас к земле. Мы должны были успеть к Бриннскому морю до следующего лунного затмения, поэтому спешили, словно тайные гонцы, несущие военачальникам депеши с королевским приказом.

Я уставала раньше всех и нередко первой объявляла о привале, хотя двигаться мы должны были как можно быстрее, ведь получить четвертую Кость Луны, которая таится где-то среди бескрайних розовых просторов Бриннского моря, можно только ночью, во время полного лунного затмения, руководствуясь единственно звездным светом.

За несколько дней пути до цели мы вышли к захолустному перекрестку, посредине которого неизвестный юморист выложил звездой восемь дохлых кроликов. Не дожидаясь подсказки, Пепси взял первую, покрытую резьбой, Кость и переложил кроликов так, что теперь они составляли неровный круг. Мистер Трейси спросил, не лучше ли квадрат, но Пепси лишь помотал головой и продолжил сосредоточенно двигать кроликов тростью.

Теперь большинство решений принимал за нас Пепси. Иногда мне с трудом верилось, что он ребенок, тем более мой собственный. Представляю, как был бы шокирован его папа, Петер Граф! Кстати, а почему его не видать на Рондуа? Только потом до меня дошло, что окончательное решение об аборте принадлежало мне, тогда как Петер был просто малодушен и самонадеян: он полагал, что аборт — не более чем разновидность контроля за рождаемостью. Это именно я забралась на операционный стол и сказала: «Да, я готова». Ага, так и сказала, слово в слово.

Странно, но я по-прежнему не считала аборт чем-то недопустимым. Наши поступки и ответственность сугубо индивидуальны, и невозможно предугадать или до конца понять, какое решение потом заставит нас ликовать или казниться.

Я подошла к лодке, то есть к карнавальной маске, когда Пепси уже залезал в нее.