Но если Хейлу сильно надо, или просто любопытно, или нечего делать, то он смело может осмотреть ее личные вещи, если какие-то еще остались. Насколько известно бригадиру, никто пока не удосужился опустошить ее ячейку.

Не было у Брайар ничего такого, чтобы заинтересовать других.

Кивнув, молодой биограф оттянул пальцем воротник рубашки; в помещении стояла невозможная духота. Из щелей в больших машинах сочился, выплескивался, а иногда и бил струей пар; из котла в котел шипящими, пенистыми водопадами тяжело переливалась кипящая вода, готовая к обработке. Рабочие посматривали на Хейла с недоверием и открытым презрением, хотя не знали даже, зачем он сюда пришел. Им было достаточно того, что одет он щеголевато, а под мышкой носит блокнот, и того, что на нем очки, запотевавшие каждый раз, как над его головой, чуть в стороне, расставалась со своим горячим содержимым очередная подвесная емкость. Он был человеком совсем другой породы, и рабочие не готовы были проявить доброжелательность. Они хотели, чтобы он прекратил мешаться у них под ногами и убрался.

Хейл угадал их желание и поспешил прочь из главного цеха, оскальзываясь на влажных от пара решетках, которые играли роль перекрытий между этажами. Уже на самом выходе он прокричал, сбиваясь на кашель:

— А как я пойму, что это ее вещи?

Бригадир не потрудился даже отвести глаз от системы клапанов, где толстая красная стрелка подрагивала между синим и желтым сектором. Он просто бросил в ответ:

— Поймете.

Хейл вернулся к служебному входу, в комнату, где работники станции хранили личные вещи, и сразу же понял, что имел в виду бригадир. В глаза ему бросилась полка, помеченная фамилией Брайар… точнее, таков был изначальный замысел. На узком пространстве доски одна процарапанная надпись спорила с другой, и так далее до полной неясности.

На полке лежала пара перчаток. Он хотел было осмотреть их, но выяснилось, что они прилипли к дереву.

Привстав на цыпочки, биограф разглядел застывшую лужицу краски, превратившуюся в нечто вроде клея. Тогда он оставил перчатки в покое и пошарил рукой за ними, надеясь отыскать какие-нибудь свидетельства из жизни Брайар, благо краска высохла. И выгреб из дальних углов ячейки осиротевшую линзу от защитных очков, порванный ремень от сумки и конверт с именем Брайар — совершенно пустой.

Ничего больше не обнаружив, Хейл опустился на каблуки. Какое-то время он постукивал костяшкой пальца по своему ремню — так легче думалось, однако ничего нового ему в голову не пришло. Это означало, что его запас идей окончательно иссяк. Где бы сейчас ни пропадала Брайар Уилкс-Блю, исчезла она неожиданно. Она ни с кем не попрощалась, не сообщила на работе об увольнении, не собрала вещи и ни словом не обмолвилась о своих планах.

Ее сына тоже нигде не было.

Тогда Хейл решил в последний раз наведаться к ней на порог. Даже если никого нет дома, могут сыскаться признаки, что кто-то там побывал, — хозяева или посторонние. На худой конец, поблизости может околачиваться кто-нибудь из дружков Иезекииля. А в самом крайнем случае можно позаглядывать в пару окошек и еще больше укрепиться в очевидном выводе: куда бы ни направилась Брайар Уилкс-Блю, она уже не вернется.

Хейл Куортер взял блокнот под мышку, взобрался в седло и начал долгое путешествие вдоль приливной полосы, плетясь на лошади по раскисшим улочкам Окраины, все ближе подбираясь к кварталу, где упокоился на дворике за собственным домом Мейнард Уилкс. Час был еще ранний, и ненавязчиво моросящий дождь не особо угнетал. Солнечные лучи вяло пробивались сквозь щели между тучами, вывернутыми наизнанку тенями ложась на лошадку Хейла и тележную колею, прорезанную в мягком грунте. В спину биографу дул ветер, студеный, но не такой кусачий, как в иные дни, и бумаги его почти не намокли.