– Бери лошадь, Федя, дуй к Марфе. Расспроси толково. Какие такие Хворостинины, имеют ли племянников…

Тут он взглянул на Вельяминова и вдругорядь хмыкнул. По всему выходило - имеют, одного, но такого, что оторви да выбрось…

Федька почему-то поглядел на Клавароша, как бы спрашивая дозволения. Тот пожал плечами, и тогда лишь Федька убрался. Архаров опять посмотрел на Вельяминова, на сей раз - строго, это у него хорошо получалось.

– Вертопрах ты, сударь. Кашу заварил, а расхлебывать кому? Клаварош, пошли на Лубянку за Устином, посади их вдвоем, сам рядом будь - докопайтесь, куда он забрел, во всякую мелочь вникните… пистолет!

– Что пистолет? - спросил Клаварош.

– Он врал, будто купил пистолет, чтобы застрелиться. Где это он его среди ночи купил?

– Пистолет был, - возразил Клаварош. - Я его видел. Должно быть, остался в «Ленивке».

– Ну, стало, вы его больше не увидите. Сукины дети, ленивскую шваль пистолетом снабдили… Ладно, допроси и о пистолете, да построже, пусть Устин все подробно запишет, а вертопрах руку приложит.

Устин Петров после всех чумных событий тоже остался при Архарове. Как человек грамотный, он был определен в полицейскую канцелярию на Лубянке, но порой исполнял и должность личного архаровского секретаря. Это случалось в отсутствие Саши Коробова - тот и звался личным секретарем, и жил в особняке на Пречистенке, и питался, и занимался архаровскими письмами, и приходно-расходную книгу вместе с дворецким Меркурием Ивановичем вел, но здоровье его так толком и не поправилось, и потому он, выпросившись в отпуск, уезжал в какую-то деревню к деду-травознаю, тот дед парил его в бочке, набитой целебным разнотравьем, и еще какие-то штуки с ним проделывал - после них Саша месяца два-три держался стойко. Сейчас он как раз был в такой отлучке.

Если по правилам - то канцеляристом мог быть служивый в чине сержанта, подканцеляристом - в чине капрала, а о бывших дьячках, не имеющих воинского звания, закон недоуменно молчал. Архаров решил, что в таком деле он сам себе закон, и взял Устина писарем. Благо о служебной карьере тот мало помышлял, а свободное время, немного опомнившись после событий чумного времени и своего невольного соучастия в убийстве митрополита Амвросия, стал проводить не только в храмах, замаливая грех, но и в своей комнатке, с книжками божественного содержания.

– Я не буду говорить, - объявил Вельяминов. Хотя пять минут назад все исправно поведал Клаварошу.

Архаров только рукой махнул. Он все понимал - мальчишка больше боится родни, чем его, обер-полицмейстера. Мальчишка прошел через искушения - и стреляться думал, и бежать из Москвы переодетым неведомо куда. Хотя был же какой-то указ, был… давно, правда… придется читать.

Но мучившей ее скуки тем не избыла.

Обычная бабья жизнь ее занимала - да в меру, и погоня за уходящей молодостью - тоже в меру, и даже смена дармоедов приелась, а ничего иного она для себя придумать не могла. И просто тещей да бабкой быть не желала - дочку выдала замуж аж в Ваганьково, и те, кто Марфу знал, подозревали - для того, чтобы пореже туда наведываться.

Как всегда, состояла при ней девчонка на побегушках, а для надежности и безопасности Марфа поселила у себя молодого и бодрого инвалида Тетеркина. Инвалидом он сделался недавно, под турецким городом Хотином, лишился ступни, но наловчился без нее обходиться и стал мастерить игрушки на продажу. Тут он был в выигрышном положении - с отставных солдат налогов не брали. Но жил сам по себе, в розовое гнездышко допущен не был.

Федька прибыл вовремя - как раз Тетеркин повздорил с соседским дворником, так что было кому разнять.