– Вот это энергия! – одобрил Квиллер. – Вот это мне нравится! – и спросил себя, уж не почувствовал ли кот, что получит подругу для игр.

Квиллер нарезал для Коко цыплячьей печенки и потушил её в масле, посыпав натёртым боковым срезом рокфора. Торопливо почистил и надел другой костюм и уцелевший клетчатый галстук. А там пробило и шесть тридцать, время выходить. Несколько секунд он колебался над досье из библиотеки – огромным конвертом со старыми светскими заметками, забытыми деловыми новостями и некрологами. У него заострились было усы, но желудок решил, что досье может и подождать.

ВОСЕМНАДЦАТЬ

Коки жила на верхнем этаже дома старинной постройки, и Квиллер, вскарабкавшись по трём лестничным пролётам, тяжело дышал, когда подходил к её квартире. Она открыла дверь, и он утратил способность дышать вовсе.

С ним поздоровалась восхитительная незнакомка. Впрочем, эти скулы, виски, подбородок и уши Квиллер уже где-то видел. А вот волосы, прежде как шлем, соединенный с кольчугой, охватывавшие голову и плечи, теперь были собраны на затылке в золотую копну. Квиллера очаровали длинная шея и изящная линия подбородка Коки.

– Вы великолепны! – сказал он.

Пока она сновала по квартире, хозяйничая и поправляя ненужные мелочи, глаза его следовали за нею. Меблировка была скудная, с налётом сдержанного щегольства; обтянутые чёрным холстом кресла, занавески цвета мешков из-под помидоров и крашеные доски, опиравшиеся на глиняные цветочные горшки и образовывавшие книжные полки. Коки зажгла свечи и включила музыку, создавая праздничную атмосферу. Были тут даже две белые гвоздики, торчавшие из бутылки из-под уксуса.

Квиллер благожелательно отметил бережливость Коки. Что-то невесёлое, но достойное чудилось обитателю «Виллы Веранда» в этой комнате. Это задело его за живое, и на краткий миг у него появилось бредовое желание материально поддержать эту девушку. Он промокнул лоб носовым платком и спросил что-то о музыке, струившейся из портативного проигрывателя.

– Шуберт, – нежно отозвалась она. – Я отказалась от Хиндемита. Он не идёт к моей новой прическе.

На обед она подала запеканку из рыбы и коричневого риса под соусом, посыпанную зеленью. Салат хрустел и требовал основательного прожёвывания, замедляя беседу. Потом подоспело мороженое из йогурта с инжиром, сдобренное подсолнуховыми семечками.

После обеда Коки налила в чашки травяного чаю (сказала, что это её собственная смесь из люцерны и толчёного калгана) и принудила гостя перейти в кресло поудобнее и подложить под ноги подушку, которую она соорудила из корзинки из-под пива, обив её ворсистыми образцами ковров. Пока он раскуривал трубку, она свернулась на кушетке – обитом полосатой тканью матраце на ножках – и принялась вязать что-то розовое.

– Что это? – задохнулся Квиллер, чуть не втянув в себя спичку, которой собирался чиркнуть.

– Свитер, – ответила она. – Я сама вяжу себе все свитеры. Вам нравится этот цвет? Розовое станет частью моего нового имиджа, поскольку в старом имидже мне не везло.

Квиллер разжёг трубку и подивился всемогуществу парикмахеров. «На нейрофизиологические изыскания по контролю над человеческим поведением тратятся биллионы, – размышлял он. – А ведь салоны красоты обходятся гораздо дешевле».

Некоторое время он наблюдал за угловатыми и в то же время грациозными движениями рук Коки, ловко управлявшихся с вязальными спицами, и вдруг спросил:

– Скажите-ка мне честно, Коки. Вы знали специфику эллисоновского дома, когда предложили сфотографировать его для обложки?

– Честно – не знала.

– А вы часом не упомянули об этом тому парню из «Утренней зыби»?

– Какому парню?

– Майку Балмеру из их отдела распространения.