То был один из десяти таких же памятников прошлому процветанию Пикакса — неистовым дням до экономического спада. Теперь от десяти шахт не осталось ничего, кроме легенд и башен из поврежденного непогодой дерева.

— Когда я впервые сюда приехала, то как-то раз написала сонет о копре шахты, — призналась Полли. — Я помню только первые строчки, вот и всё:

О храм серебряный былых веков!

Как ты убог, и мрачен, и уныл!

Монстр ненасытный прежде здесь царил,

Питаясь кровью загнанных рабов!

— Неплохо, неплохо! — воскликнул Квиллер. — Это достойно Мильтона!

— Ну, не совсем, — рассмеялась она, — но ты должен признать, что есть что-то поэтическое в старых руинах. Неудивительно, что один из наших местных художников пишет исключительно копры заброшенных шахт. Людям нравятся работы Даффа Кэмпбелла.

— Сегодня, — сказал он, — я познакомился с молодой женщиной, которая рисует исключительно бабочек. У неё студия в Центре искусств.

— Я её знаю, — ответила Полли. — У её родителей аптека. Она милая, и у неё хорошие манеры. Жаль, что она не хорошенькая. Слишком острый подбородок для такого широкого лба.

— Но у неё чудесные глаза, и она двигается как балерина.

— Да, она училась в пансионе в Локмастере, а там делают упор на балет и верховую езду. Когда ты видишь прямую спину и гладкую головку в Мускаунти, значит, это выпускница Локмастерской академии… Как там сегодня дела в Центре искусств? Наверное, они как безумные готовятся к его великому пышному открытию.

— В одной из студий писали портрет твоего любимого члена окружной комиссии.

— О нет! Только не Честер Рэмсботтом! — простонала Полли. — Можешь себе представить, он противостоит всем мерам, направленным на поддержку библиотек, образования и искусств! Твоя газета хорошо его приложила. Ты можешь мне объяснить, отчего его постоянно переизбирают?

— Говорят, у него самое лучшее барбекю в округе, а путь к сердцу избирателя в Мускаунти лежит через желудок.

— Полагаю, он повесит этот портрет в своём ресторане и придумает какой-нибудь хитрый ход, чтобы слупить за него деньги с налогоплательщиков.

— Я слышал, — проговорил Квиллер, — что каждому клиенту, который отмечает свой день рождения в баре «У Чета», бросают в лицо кремовый торт, причём бесплатно!

— Отвратительно, — пробормотала она.

Заведение Онуш в Стейблз-Роу было первым рестораном национальной кухни, открытым в Пикаксе. Атмосферу создавали аромат редких пряностей, этническая музыка на заднем плане, приглушённый свет фонариков под абажурами из бусин и мерцание масляных ламп, отражаемое чеканной медью столиков. Прибавьте средиземноморское меню — и это уж слишком, на вкус жителей Пикакса. Тем не менее ресторанчик привлекал всё больше посетителей.

Официанты, наряженные в шаровары и вышитые жилеты, были студентами колледжа Мускаунти, а за стойкой бара стоял рыжеволосый и веснушчатый сын центральной части Америки. Однако Онуш была подлинной дочерью Средиземноморья. Темноволосая, с оливковой кожей и жгучими глазами, она возникла посреди прохода, ведущего на кухню, в белоснежном поварском колпаке.

Макая кусочки питы в острый соус, Полли спросила:

— Ты сегодня делал за Роджера репортаж о дарах музею? Как там было?

— Скучно, — ответил он. — Добровольцы потратили три года на то, чтобы составить каталог коллекции, и честь им и хвала, но всё, что мы увидели, — это железный амбар, заваленный коробками, корзинами и мебелью, покрытой полиэтиленом.