В прихожей было совсем темно. Пробираясь на ощупь за хозяйкой, он очутился в большой, пыльной, захламленной кухне. Помимо пузатой плиты, горшков и кастрюль, а также раковины с ручным насосом, здесь помещались также узкая койка, комод и большое старомодное кресло с продранной обивкой. Так вот где она живёт!

Старушка убрала свернутые трубочкой газеты и всякий хлам с деревянного стола и исцарапанного деревянного стула.

— Садитесь! — пригласила она, наливая кофе из эмалированного кофейника в толстостенные фарфоровые кружки с отбитыми ручками. Она сняла кофейник с керосинки. Чугунная плита, которую не топили в такую погоду, была завалена свёрнутыми в трубочку газетами.

Квиллер сказал:

— Надеюсь, вам понравятся эти булочки, миссис Коггин. Они с морковью и изюмом.

Старушка откусила кусочек своими крупными зубами, крепкими, но потемневшими.

— Да, хороши! Я не едала ничего этакого с тех пор, как преставился мой Берт. А ведь уже двадцать годков минуло. Когда живёшь один, всё у тебя по-простому, без затей. Ему было семьдесят восемь, Берту-то моему, когда он преставился. А мне теперь девяносто три.

— Вам никогда столько не дашь, — заметил Квиллер. — Вы такая моложавая. — И действительно, старушка была живая и энергичная.

— И то. Могу читать газету без очков. Никогда у меня не водилось покупных зубов. Живи тем, что даёт землица, да работай в поте лица — вот и весь секрет.

Всё лицо у неё избороздили морщины, а жидкие волосы были всклокочены. Её дикий вид в сочетании с пронзительным голосом и причудливым нарядом легко мог послужить поводом для сплетен. Несмотря на тёплую погоду и жар от горящей керосинки, на ней была длинная тяжёлая плотная юбка, надетая поверх фермерских рабочих штанов; а ещё — несколько мужских рубашек и свитеров. Она расхаживала по грубому дощатому полу в мужских сапогах, которые были ей велики.

— Сколько лет вы были замужем, миссис Коггин?

— Шестьдесят. Это кресло Берта. — Она плюхнулась в большое кресло и положила ноги на деревянный ящик. — И эти сапоги — тоже Берта.

— Вы всегда владели этой землёй?

— Начинали-то мы с одного акра. Обрабатывали его вместе. А лошади-то у нас и не было. Так я впрягалась в плуг — молодая тогда была. Сейчас мне девяносто три. Сама справляюсь с работой по дому. Выращиваю себе репу и капусту. Вожу свой грузовик.

— Но как же вы справляетесь с таким большим участком, миссис Коггин?

— Как Берт преставился, землю стали обрабатывать молодые парни. Сто акров — до самой реки. Теперь-то, с большими машинами, не в пример как легче. А парни-то эти хорошие, ничего не скажу. Платили мне за аренду, все двадцать лет платили, кажный месяц — завсегда платили.

— Пожалуй, я их знаю — это братья Макби.

— А больше я не сдаю землю в аренду. Продала всё-всё! И теперича не надо платить налоги, и я могу тут жить без всякой арендной платы. Этот-то, новый парень — он землю любит, ну прямо как Берт. Собирается посадить не токмо рожь да пшеницу, а ещё всякое такое для еды: ну, картофель там, бобы.

— Похоже, у вас всё по справедливости вышло, и никто не внакладе. Вы всегда жили в этом краю, миссис Коггин?

— Нет. Я выросла в Литл-Хоуп.

— Тогда вы, вероятно, знаете Гомера Тиббита. — Этот удалившийся на покой директор школы был теперь официальным историком округа.