Дальше они увидели «Валдиза», всё в той же жёлтой шёлковой куртке, он усердно молотил кулаками по автомату с напитками; Наполеон же критически обнюхивал лужицу возле телефона-автомата. Бронзовые двери частного лифта были закрыты.

– По воскресеньям тут тихо, – пояснил Руперт.

«Спелая слива» – неукраденная, неоштрафованная – ждала у тротуара, и Квиллер, сев за руль, отправился на стоянку, в то время как Руперт пошёл в подвал за грузовой тележкой. Стоянка оказалась обнесённой оградой площадкой, разбитой на ячейки. Его – двадцать восьмая – была занята маленькой зелёной японской машинкой.

– Паркуйтесь в двадцать девятой, – посоветовал Руперт. – Никому до этого дела нет.

– Слушайте, стоянка в кошмарном состоянии, – пожаловался Квиллер. – Когда её в последний раз красили? В начале века?

– А смысла нет ремонтировать. «Касабланку» могут снести на следующей неделе.

Руперт вкатил чемоданы, пишущую машинку, словарь, книги и кофеварку в подвал, и Квиллер проследовал за ним с неизменной латкой и поилкой для кошек. Они поднялись наверх в грузовом лифте – коробке, обитой щербатыми досками. Но коробка двигалась!

– Как же так? – недоумевал Квиллер. – Работает?

– Этот никогда не ломается, – пояснил сторож. – Жильцы им не пользуются, вот почему. Именно они ломают. Погодите, вы ещё увидите, как они расправляются со стиральными машинами и сушилками: в подвале есть прачечная.

– А с мусором что делать?

– Выставьте его ночью в коридор. В шесть утра приходит парнишка и всё собирает. Если возникнут проблемы – звоните на коммутатор, местный телефон на стене в кухне.

Квиллер дал Руперту хорошие чаевые. Несмотря на склонность к экономии, он, благодаря полученному наследству, быстро научился быть щедрым. Затем запер дверь, проверил комнаты не случай открытых чёрных ходов и окон и выпустил сиамцев.

Вот мы и прибыли, – сказал он.

Кошки вышли, растопорщив усы, насторожив ушки и осторожно поводя аккуратными головками по сторонам. Осмотрев прихожую, Коко решительно направился к дальней стене, где находилась дверь, ведущая на террасу; проверил, нет ли голубей, и, похоже, слегка разочаровался, не найдя ни одного. Всё это время Юм-Юм пробовала лапкой ковры – настоящие произведения искусства, – которые покрывали паркет.

Произведения искусства были повсюду: на стенах, на постаментах, в освещённых нишах. Правда, живопись, представленная здесь, Квиллеру не нравилась: либо смешение красок и геометрические фигуры, казавшиеся бессмысленными; либо картина под названием "Верстак автомеханика"; либо жанровая сценка, представляющая бойню со всеми вытекающими из неё кровавыми последствиями; либо натуралистическое полотно с изображением людей, поедающих спагетти.

И тут он заметил конверт со своим именем, прислоненный к вазе с фруктами, стоящей на крутящемся столике. Между яблоками, мандаринами и персиками, словно приз для особо одаренных, виднелась баночка омаров.

– Повезло вам, ребятки, – сказал Квиллер. – Но после всего того, что вы устроили в лифте, даже не знаю, заслуживаете вы угощения или нет.

Записка была от Амберины: "Добро пожаловать в «Касабланку»! Мэри хочет, чтобы я отвела вас сегодня вечером на ужин к Роберто. Как только устроитесь – позвоните.