— Превратили в собаку на старости лет, — рассмеялся Эллери.

— Может быть, тебя эта ситуация забавляет, но меня уволь. — Старик допил остатки лимонада. — Эллери, я едва не заявил комиссару в глаза, что Дик Квин уже стар для подобных поручений. Я преданно служил полицейскому управлению десятки лет и вправе рассчитывать на лучшее отношение.

— Но тем не менее ты взялся за эту работу?

— Да, взялся и даже поблагодарил комиссара, помоги мне Боже! Потом мне показалось, что у него были соображения, о которых он умолчал, и я еще сильнее захотел увильнуть. Впрочем, еще не поздно.

— Ты имеешь в виду отставку?

— Я просто болтаю. Как бы то ни было, ты не станешь отрицать, что тоже подумывал бросить охоту за преступниками.

— Хм... — Эллери подошел к одному из окон гостиной. — Но это не моя профессия! — пожаловался он Нью-Йорку. — Я просто играл, и мне везло. Но когда я понял, что пользовался краплеными картами...

— Я понимаю, о чем ты. Но эта дерьмовая игра навсегда. Положение отчаянное.

Эллери обернулся:

— Ты не преувеличиваешь?

— Ничуть.

— Несколько убийств — пусть даже загадочных. В этом нет ничего необычного. Разве процент нераскрытых преступлений так уж мал? Не понимаю тебя, папа. У меня была причина все бросить. Я взялся за дело и потерпел неудачу, допустив две смерти. Но ты профессионал, и это твое задание. Если ты проиграешь, отвечать будет комиссар. Предположим, удушения останутся неразгаданными...

— Мой дорогой философ, — прервал инспектор, покручивая в руке пустой стакан, — если они не будут разгаданы, и притом очень скоро, в этом городе кое-что взорвется.

— Взорвется? В Нью-Йорке? Что ты имеешь в виду?

— Пока появились только первые признаки. Звонки в Главное управление с требованием информации, инструкций, заверений. Увеличение количества ложных вызовов, особенно по ночам. Слишком большой интерес со стороны определенной части населения. Это неестественно.

— Только из-за чертова карикатуриста...

— Когда разверзнется ад, кого будет заботить, что послужило причиной? А это уже приближается, Эллери. Почему этим летом единственным хитом на Бродвее был нелепый фарс с убийствами под названием «Кот»? Все критики в городе единодушно его разругали, а собирает публику только он. Последний фельетон Уинчелла именуется «Кото-строфы». Берл отказался от шуток по поводу кошек, заявив, что тема не кажется ему забавной. Зоомагазины не продали за месяц ни одного котенка. Люди сообщают, что видели Кота в Риверсдейле, Канарси, Гринпойнте, Восточном Бронксе, на Парк-роу, Парк-авеню, Парк-Плаза. Мы начинаем находить по всему городу бездомных кошек, задушенных шнурами. На Форсайт-стрит, Питкин-авеню, Второй и Десятой авеню, бульваре Брукнера...

— Это просто хулиганство мальчишек.

— Конечно — мы даже поймали нескольких. Но это симптом, Эллери, и я не стыжусь признаться, что он пугает меня до смерти.

— Ты ел что-нибудь сегодня?

— Пять убийств — и крупнейший в мире город охвачен ужасом! Почему? Как ты это объяснишь?

Эллери молчал.

— Говори, не стесняйся, — усмехнулся инспектор. — Твой статус любителя не пострадает.

Но Эллери просто задумался.

— Возможно, — наконец ответил он, — все дело в необычности. В Нью-Йорке ежедневно пятьдесят человек заболевают полиомиелитом, но два случая холеры при некоторых обстоятельствах могут вызвать массовую истерию. В этих удушениях есть нечто чуждое, что делает невозможным равнодушное восприятие. Неизбежно приходит в голову, что если жертвой становится такой человек, как Абернети, то ею может стать кто угодно. — Он умолк.

Инспектор уставился на него.