— О чем ты бы меня не спрашивал?

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне, что тебе удалось обнаружить. — Инспектор занялся вторым ботинком. — Чтобы держать оборону, мне нужно располагать полной информацией. Иными словами, если у меня грязные штаны, то я хочу знать, на чем сидел.

Это походило на нечто вроде Декларации независимости, зачатой в горе и рожденной на благо правого дела.

Эллери с несчастным видом достал сигарету и лег, поставив пепельницу на грудь.

— Ладно, — сказал он. — С твоей точки зрения, я поступаю вероломно. Но давай поглядим, будет ли от того, что я утаиваю, хоть малейшая польза тебе, мне, мэру, комиссару или тени Эдгара По. Первое. Арчибалду Дадли Абернети было сорок четыре года. Вайолет Смит — сорок два. Райану О'Райли — сорок. Монике Маккелл — тридцать семь. Симоне Филлипс — тридцать пять. Битрис Уилликинс — тридцать два. Ленор Ричардсон — двадцать пять. Итак, сорок четыре, сорок два, сорок, тридцать семь, тридцать пять, тридцать два и двадцать пять.

Инспектор молча уставился на сына.

— Каждая следующая жертва была моложе предыдущей. Вот почему я не сомневался, что доктор Казалис не может быть номером семь — он ведь старше их всех. Чтобы стать седьмым в списке, ему должно быть меньше тридцати двух лет — возраста шестой жертвы, если схема основана на нисходящей последовательности... Я оказался прав — возраст седьмой жертвы, мисс Ричардсон, двадцать пять лет. Разница между возрастом каждой пары жертв неодинакова, но любая из них моложе предшествующей.

Старик вцепился в правый ботинок.

— В самом деле! И никто этого не заметил!

— Ну, это всего лишь крупица здравого смысла во всей чудовищной неразберихе. Как спрятанное лицо в картинке-загадке. Ты смотришь и внезапно замечаешь его. Но что это означает? Смысл смыслом, но какой именно? В чем причина? Совпадением это не может быть, только не в семи случаях! И все же, чем больше об этом думаешь, тем менее значительной представляется эта последовательность. Можешь вообразить убедительную причину, по которой некто убивает все более и более молодых людей, абсолютно не связанных друг с другом? Я не могу.

— Трудная задача, — пробормотал инспектор.

— Конечно, я мог бы объявить вечером, что ньюйоркцам от двадцати пяти лет и старше беспокоиться не о чем, так как Кот строго соблюдает нисходящую последовательность возраста жертв и уже миновал двадцатипятилетний рубеж...

— Очень смешно, — прервал старик. — Звучит как... как оперетта Гилберта и Салливана. Все подумают, что ты спятил, а если нет, то спятят все, кому меньше двадцати пяти.

— Что-то вроде того, — кивнул Эллери. — Потому я и держал это при себе. Второе. — Он бросил сигарету в пепельницу и уставился в потолок. — Из семи жертв двое — мужчины, а пять — женщины. До самой последней жертвы их возраст был от тридцати двух лет и выше. Значительно выше минимума совершеннолетия, не так ли?

— Ну и что?

— Мы живем в обществе, основанном на браке. Все дороги нашей культуры ведут к американскому дому, который отнюдь не задуман как цитадель безбрачия. Если требуются доказательства, достаточно вспомнить о неприятных ощущениях, которые вызывают всего лишь два слова «холостяцкая квартира». Наши женщины проводят девические годы, охотясь за мужьями, а остальную жизнь — стараясь их удержать; наши мужчины проводят юность, завидуя отцам, и, следовательно, не могут дождаться, пока вырастут и женятся на ком-нибудь похожем на их матерей. Что я пытаюсь сказать...

— Скажи же, ради бога!

— Если ты возьмешь любых взрослых американцев старше двадцати пяти лет, шестеро из которых старше тридцати двух, каковы шансы, что все, кроме одного, окажутся не состоящими в браке?

— О'Райли! — испуганно воскликнул инспектор.