– Говорят, как корабль назовёшь, так он и поплывёт, – произнёс Дима и посмотрел на сестру. – Я читал, что коты с древних времён символизируют мудрость и независимость. Надо и имя ему дать соответствующее, например Сократ. Так звали великого философа и мыслителя, я о нём много читал. Вот и у нас будет свой философ и мыслитель, – засмеялся он.

– А что? Мне нравится, – согласился Александр Петрович.

– Ну и что хорошего, – нахмурилась Катя. – Вот как ласково его называть, Сократик, что ли? Смешно же!

– Катюш, ну почему же смешно? – вмешалась мама. – Хорошее имя, мне тоже нравится, ласково можно и Сократиком называть, а почему нет? – улыбнулась она.

– Маме с папой нравится, мне тоже, нас трое – за, одна ты против, так что соглашайся. Пусть будет Сократом, – улыбнулся Дима и потрепал Катю по голове. – Привыкнешь, а потом не сможешь представить другого имени для него.

– Ладно, – нахмурилась девочка, – пусть будет Сократом, я его всё равно уже люблю.

– Вот и замечательно! – улыбнулась мама и обняла Катю.

Ну что ж, Сократ так Сократ. Не мог же я им возразить. Назови они меня каким нибудь Мурзиком, никуда бы я не делся. Так бы и ходил Мурзилкой.

Как я потом убедился, Димка был прав, когда говорил насчёт важности имени. Вот поэтому я и стал мыслителем. Все домочадцы так и звали меня потом: «Философ ты наш!»

Жил и рос я, надо вам признаться, как в раю. Спал на кровати либо у Димы, либо у Кати, они меня по очереди забирали к себе. Хотя и у меня была собственная «кровать», которую вместе со всякими мисками, чашками и щётками для расчёсывания родители купили на следующий день, но я в ней практически не спал. Разве что иногда, когда уставал от всяких тисканий и поглаживаний.

Однако, чтобы спать с детьми, мне приходилось терпеть уйму всяких гигиенических процедур. Как же я их ненавидел, особенно душ. Бр р! После него следовали вычёсывания, подстригание когтей и прочая ерунда.

До чего же люди любят издеваться над своими питомцами! Они почему то думают, что нам это нравится. А между тем удовольствие я получаю от вкусного корма, от мяса или, например, когда сам поймаю птичку и съем её… Ну или когда мне чешут за ухом. Вот вам нравится запах шампуня, а нас, котов, от него воротит.

Однажды, после очередной водной экзекуции, я часа два не мог есть, кусок в горло не лез. Стои́т запах шампуня в носу, и хоть ты тресни, даже кажется, что еда им пахнет.

Признаюсь, однажды я прокрался в ванную и опрокинул бутылку с этой отравой, благо она оказалась открытой. Шампунь разлился по полу. Я уж было подумал, что навсегда избавился от этого ненавистного запаха. Глупый кот! Недолго же я радовался. Уже на следующий день появился новый флакон, только теперь его стали прятать в шкафу, куда мне не добраться. И хранили его как зеницу ока, за семью печатями.

Больше всех в семье меня любила Катя. Что бы я ни натворил, она смеялась, верещала от восторга и потакала всем моим прихотям. Даже разрешала есть вместе с собой в кровати. Это был единственный человек, который не ругал меня, когда я висел на шторах. Боже мой, грешен! Сколько же я их порвал! А сколько поломал жалюзи! Я ведь думал, что на них, как и на шторах, можно висеть. Разбежался, запрыгнул, а они возьми да и прогнись под моим весом. Я хоть и маленький тогда был, но всё таки жалюзи меня не выдерживали. Татьяна Михайловна меня за это шваброй гоняла, а Катька всегда спасала и прятала в своей комнате в шкафу. Одна беда: пока я сидел там, тоже что нибудь вытворял, грыз или рвал, но Катю это всё только радовало.

Если я вихрем носился по дому, так что пыль столбом поднималась, она смеялась до упаду и приговаривала: «Сократ, но я же сейчас умру от смеха!» А когда перед Новым годом я разбежался и запрыгнул на ёлку и та с грохотом рухнула на пол, Катя хохотала так, что упала на пол и не могла встать.