Следующие полчаса я мыл, чистил и дезодорировал Эдичку. Пока он с философским видом сох под батареей парового отопления, я нервно размышлял.

Мне было о чем подумать. Купая Эдгара, я обнаружил на его макушке шрамы. Они образовывали практически правильный прямоугольник три сантиметра на три, и под ними прощупывались костные бугорки. Предположив, что моему коту делали трепанацию, я вспомнил тетку...

До того, как стать изворотливым предпринимателем, она, известный доктор медицинских наук, профессор, а впоследствии и засекреченный лауреат Государственной премии по физиологии животных, строила коммунизм в отдельно взятом оборонном биологическом НИИ, занимавшимся проблемами использования животных и прочей живности в военных целях. В основном институт имел дело с тривиальными дельфинами, но время от времени в него призывали на переподготовку и крыс с мышами, и тараканов, и даже крабов (тетка называла их короткохвостыми раками).

Эти сведения, как-то полученные мною в ходе распития на двоих пары бутылочек ледяной «Столичной» (ничего другого она тогда не пила), позволяли сделать вывод, что и мой кот служил в Советской Армии подопытным кроликом. И имел в ней дело со скальпелем тетки, которым та владела так же мастерски, как и острым своим язычком. Но в таком случае, Эдгару-Эдичке должно было быть, по меньшей мере, пятнадцать лет, а для кошек – это старческий возраст. Максимум ему можно было дать лет пять, то есть, он мне, относительно говоря, однолетка. Но ведь его могли принести тетке уже после того, как она перестала ставить опыты над животными, предпочтя им рискованные финансовые?

Поставив перед собой этот вопрос, я вспомнил, как старший брат ревниво говорил мне в процессе распития на двоих пары бутылочек ледяной «Столичной» (он во всем подражал обладательнице кошелька, его подкармливавшего), что бывшая коллега принесла ей на дом не то попугая, не то щенка, в общем, какую-то полуживую живность, и теперь она, кроме этой живности, знать никого не знает. Конечно же, этот попугай или щенок мог быть котом, недавно перешедшим ко мне по наследству.

Осознав это, я содрогнулся. Конечно, у него могли покопаться в мозгах, усовершенствовать их, обработав химически или добавив человеческого серого вещества, могли, наконец, получить Эдгара от генетически измененных родителей, родителей мутантов (вот откуда 26 пальцев!) – все это нормально и перевариваемо в наше прогрессивное время, потому что вполне возможно. А если он типа Шварценеггера? То есть Терминатора, и внутри у него триггеры, провода с лампочками и резинометаллические мышцы?!

А глаза?! У него такие глаза... Не глаза, а беспристрастные датчики.

А если он не человек, то есть не кошка, привычная всем домашняя кошка, которая, в крайнем случае, может оцарапать или пометить, а механическое дистанционно управляемое существо? Он же разговаривает со мной, пусть мимикой и жестами! И дает адекватные ответы! Значит, у него внутри есть еще и микрофон? И передающее устройство? То-то он, на вид простой черный кот, животное, можно сказать, льнул к Наталье! Небось, сидел на командном пункте в ста метрах под землей какой-нибудь военный оператор, оголодавший на срочной, и, направляя к соблазнительной девушке, жал на кнопочки, жал одной рукой, потому что другая была занята! И этот же оператор теперь жмет на другие кнопочки, заставляя кота искать девушку моими силами. И ведь все сходится! Как он смотрел на распалившуюся Теодору! И приревновав ко мне, сбросил на нее мою любимую вазу!

Нет, надо его... терминировать. Ведь хотел же это сделать, лишь увидев его, ведь чувствовал, что имею дело с неопознанным явлением, явившимся по мои душу и тело! Да, надо.

Я представил, как отрываю киберкоту кремнийорганическую лапу, и за ней тянутся разноцветные проводки – красный, желтый, голубой и черный, и из раны вместо крови льется красноватый жуткий свет, и кот движется на меня на оставшихся трех, движется хищно опустив голову, движется, как немецко-фашистский танк на красноармейца с трехлинейкой.