Тутмос припомнил также предание о семи урожайных и семи голодных годах Египта. Сначала семь лет подряд египтяне получали богатые урожаи, и фараон Джосер вместе с советником Имхотепом, оборудовавшим специальные хранилища в Саккаре, дважды в год наполняли их зерном. Поэтому когда последующие семь лет землю Та-Кемет сковала засуха, благодаря мудрой политике Джосера и Имхотепа[39] голода в стране не наступило: запасы зерна оказались огромны…

Наконец паланкин Эйе встретился с процессией Аменхотепа, и по многозначительному взгляду жреца фараон понял, что для его погружения в состояние кед[40] и общения с духом умершего фараона-мудреца всё готово.

Глава 2

Вскоре взору Тутмоса предстала стена, сложенная из нубийского диорита. За ней виднелась ступенчатая пирамида Джосера.

Эйе, покинув паланкин, последовал вперёд, указывая путь: в стене, окружавшей пирамиду, насчитывалось более тринадцати ложных дверей, и только посвященный мог знать, где именно находится настоящий вход в храмовый комплекс.

По мере того как паланкин Аменхотепа продвигался мимо многочисленных дверей, фараон пытался угадать, какая же из них в итоге перед ним откроется? Однажды, будучи ещё мальчиком, он сопровождал отца, Тутмоса IV, в Саккару: тогда, почти тридцать лет назад, старый фараон тоже совершал здесь ритуал хеб-седа. Аменхотеп попытался припомнить причины, побудившие отца к столь серьезному шагу, но тщетно: уж очень давно это было…

Статую Джосера окружали две каменные стелы с высеченными на них мудрыми высказываниями Имхотепа: «Не гордись своими знаниями. Не строй планов на завтра, ибо не знаешь, что будет. Если хочешь иметь друга, не справляйся о нем у других, но обратись к нему напрямую и имей дело с ним одним. Мудрый известен своей мудростью, великий – своими свершениями; их сердца соответствуют их языку…»[42]

Аменхотеп мысленно повторил одно из изречений Имхотепа: «Не строй планов на завтра… Но как же тогда управлять государством? Хорошо, видно, быть мудрецом, а не фараоном…»

Когда паланкин фараона миновал статую Джосера, слева показались многочисленные каменные клети: настолько крохотные, что в каждой из них мог разместиться только один человек – продавец зерна[43]. Здесь же, неподалеку от клетей, располагались подземные зернохранилища. Правда, давно уже не используемые по назначению и оттого на данный момент пустовавшие.

Невольно по телу Аменхотепа пробежала дрожь: ещё немного, и его эфемерное тело, саху, переместится в мир мёртвых. Он снова вспомнил отца: тридцать лет назад тот перенёс сей непростой ритуал достаточно тяжело – целых десять дней не покидал своих покоев, жалуясь на слабость во всем теле. «Справлюсь ли я?.. Не суждено ли мне покинуть мир живых и остаться в Саккаре[44], в мире мертвых, навсегда?..» – обеспокоенно размышлял фараон.

Стараясь ничем не выдать охватившего его смятения, фараон покинул паланкин и уверенно ступил на землю. Жрецы почтительно поклонились. Главный жрец, грудь которого украшало массивное золотое ожерелье, испещрённое жреческим иероглифическим письмом, жестом пригласил фараона проследовать за ним в шатёр.

– Мы ждали тебя, о, владыка Нижнего и Верхнего Египта! – сказал жрец, когда они вошли внутрь. – Для совершения обряда всё готово.

Аменхотеп снова ощутил предательскую дрожь, на сей раз в коленях, но всё же нашел в себе силы успокоиться и осмотрелся. Перед его взором предстало кресло, застеленное шкурой леопарда, и ничего более – шатёр был фактически пуст.

Память вновь вернулась к событиям тридцатилетней давности: Аменхотеп попытался вспомнить, что он видел в шатре, когда ритуал хеб-седа совершал отец. Увы, попытка и на сей раз оказалась безуспешной. Зато из недр подсознания всплыли вдруг и промелькнули перед внутренним взором Северный храм со статуей Осириса, дом Севера, дом Юга, длинная узкая колоннада, тянущаяся вдоль южной стены… На миг Аменхотепу показалось даже, что он ощутил ее тогдашнюю прохладу… Затем вспомнилась расположенная на южной окраине храма усыпальница Гор-Нармера, окруженная оградой с изображениями кобр…

В этот момент к фараону неслышно приблизились двое жрецов и, взяв его под руки, подвели к креслу и бережно усадили в него.