– После такого она точно перестанет таскаться за нами, – рассмеялся самый широкоплечий из компании, задирая подбородок так высоко, что я удивилась, как он не спотыкается, когда ходит.

– Ты вообще видел ее снимки? Считай, мы спасли ее от позора! Если бы другие увидели, неделю бы смеялись. А мы решили все быстро… У бедняжки ведь христианство головного мозга, – прыснула от смеха хорошенькая темноволосая школьница, повиснув на плече здоровяка. В ее руке щелкала бензиновая зажигалка. – Правильно, что родители запрещают ей заниматься фотографией. Пусть лучше в хоре поет!

Компания прошествовала мимо, оставив после себя шлейф дешевого одеколона и вишневой колы, и внутри у меня все заклокотало от гнева. Почему мы не пришли сюда на пять минут раньше?!

– Ненавижу засранцев, повышающих самооценку за чужой счет, – произнесла Тюльпана холодно, привалившись к сетке забора. – Хм, странно, что они не убежали отсюда с горящими задницами. Ни одна ведьма не стерпит такое обращение…

Вокруг действительно стояла тишина, а так не должно быть там, где плачет разъяренная ведьма. Ветер лениво раскачивал деревья, а земля не дрожала и не извергала лаву. Подростки смеялись где-то вдалеке, вовсе не проклятые. Никакой стихийной магии и неконтролируемого колдовства – действительно просто девочка, воспитанная в смирении и покаянии, а потому беспомощная перед жестоким обществом. Идеальная жертва для чужих насмешек.

– Что еще?! У меня больше нет фотографий, которые можно было бы сжечь! – воскликнула Морган, не разглядев сквозь пелену слез, кто подошел к ней.

Ее ладони покрывал пепел, забившись под ногти: она тушила догорающие снимки голыми руками, пытаясь спасти хоть что-то. Но не осталось ровным счетом ничего: только картонные корочки, изуродованные прожорливым огнем. Где-то угадывались черты животных, пастельные цвета, какие-то фигуры… И все.

– Давай я помогу.

Я присела рядом с Морган на корточки и протянула руку, чтобы сгрести бумажную стружку. Стоило ей увидеть, как переливается в солнечных лучах мой золотой браслет с гримами, она отшатнулась, очевидно, узнав его раньше, чем меня саму. Решив не давать ей время, чтобы опомниться и сбежать в ужасе, я взвесила в руках закопченные ошметки. Что же, попытка не пытка.

– Adennill.

Словно цветочные бутоны, клочки фотографий начали распускаться, расти и срастаться воедино. Морган затаила дыхание, и на какой-то миг ее страх ушел, уступив место любопытству. Она пододвинулась ближе, перепачкав черные гольфы.

– Красивые снимки, – искренне похвалила я, отряхнув их от грязи, вновь целые и блестящие, будто только-только распечатанные на принтере. – Ого… Как ты умудрилась снять оленя с такого близкого расстояния?

Я обвела пальцем морду пятнистого зверя, который слизывал янтарный мед с ладони, явно принадлежавшей Морган. Это было невероятное зрелище, как и следующий кадр, на котором в зарослях мха нежилась огненная лисица, повернувшись брюхом к солнцу и смотря прямо в объектив.

– Я люблю животных, – робко ответила Морган, забрав у меня фотографии, когда я дошла до той, где была запечатлена статуя ангела на местном кладбище: плотный туман обнимал ее за плечи, укутав в плащ. – А они любят меня.

– Еще ты любишь фотографировать надгробия…

– Не конкретно их, а все места, где можно почувствовать дыхание Бога. Это и церковь, и роддом, и кладбище… – Морган запнулась, поняв, что позволила себе слишком увлечься разговором со мной.