— Алло, ты чего замолчала? Ты ведь только что сказала, что рада слышать мой голос!

— Хоть бы ты провалился! — пожелала я ему от всей души.

— Размечталась! Короче, собираешься ты мне отдать записную книжку? Или предпочитаешь иметь дело с милицией?

Я вспомнила, что мне говорил Павел Петрович об Алене, о том, что она подстроила автокатастрофу, в которой тело Пашки сгорело в его машине, и мне стало немного легче.

— Павел погиб в автомобильной аварии, — сказала я как можно решительнее, — тело его обгорело, так что можешь меня не запугивать, никакой нож не изменит мнение следователя. По этому происшествию уголовное дело не возбуждено.

— Мы-то с тобой отлично знаем, что он погиб не в аварии, — хриплый баритон звучал по-прежнему насмешливо, но от этой насмешки мурашки ползли по моей спине, — и следователь поменяет свое мнение, когда в руки ему попадет парочка вещественных доказательств. Я говорю не только о ноже. Сходи-ка к двери, там тебя поджидает еще один сюрприз... он появился, пока ты плескалась в душе, — шантажист негромко засмеялся, — я не прощаюсь, мы с тобой еще не договорили, жди!

Он повесил трубку, и короткие гудки отбоя зазвучали в моих ушах, как реквием по надежде на спокойную жизнь.

Что он сказал — возле двери меня поджидает сюрприз?

Я бросилась к входной двери.

На коврике, о который, войдя в квартиру, я вытираю ноги, лежала небольшая моментальная фотография, сделанная фотоаппаратом «Полароид». На этой фотографии был Павел. Мертвый Павел, распростертый на полу моей кухни, лицом в темной луже собственной крови, и за ухом у него торчал нож. Немецкий кухонный нож лазерной заточки.

Я опустилась на пол. Ноги меня не держали.

Мои неприятности не кончились, и боюсь, они никогда не кончатся. Наверняка есть еще такие же фотографии — не послал бы он мне единственный снимок. Получив такую фотографию и нож со следами крови, следователь, конечно же, должен будет возбудить уголовное дело. И в таком случае я буду не просто подозреваемой. Я буду единственной подозреваемой. Мертвый Павел сфотографирован у меня на кухне — выяснить это не составит труда. Мы с ним ссорились — это подтвердят многочисленные свидетели. Вдобавок ко всему всплывет мой разговор с «двумя капитанами» — Быковым и Овечкиным, которым я заявила, что понятия не имею, где находится Павел, то есть дала ложные показания. Эти показания усугубят мое положение, и без того ужасное...

И едва ли не больше, чем перспектива оказаться в тюрьме за преступление, которого я не совершала, меня испугало то, как близко подбирается ко мне шантажист.

В то время, пока я, радуясь завершению своих неприятностей, стояла под душем, он подкрался к моей двери и подсунул под нее фотографию...

Я была совершенно беспомощна, уязвима, а ему наверняка ничего не стоило открыть дверь и войти в мою квартиру. Он только потому, наверное, не сделал этого, что хочет дольше насладиться моим страхом, играет со мной, как кот с мышью.

Меня передернуло от ужаса и отвращения.

Конечно, я могу отдать шантажисту записную книжку Павла — к счастью, я нашла ее в деревенском доме, едва не ставшем для меня погребальным костром, но вряд ли он на этом успокоится. Шантажисты никогда не останавливаются. Записная книжка — это только начало...

Телефон снова зазвонил — наверняка это шантажист выждал, пока я разглядела подброшенную им фотографию, дал мне время прочувствовать ужас своего положения, свою беспомощность и теперь звонит опять, чтобы выставить свои условия...

Но в моей душе произошло удивительное превращение — страх и растерянность переплавились в злость и решимость.

Я бросилась к телефону, кипя от ярости.

— Ты, жалкий трус, у тебя только и хватает смелости, чтобы запугивать беззащитную женщину! Какова смелость — подбросить под дверь фотографию! Да подотрись ты ею, ублюдок! Не боюсь я тебя, слышишь, ты, трусливый червяк, не боюсь!

Некоторое время в трубке не раздавалось ни звука, и наконец удивленный голос Вадима проговорил:

— Аня, у тебя снова какие-то неприятности? Нас разъединили, а потом я звонил, а у тебя было занято.