Но когда за шалостью — стремление унизить человека, выставить дураком, как-то утвердиться за счет достоинства другого, тут уж не до шуток. Хотя часто именно шутками прикрывается хамство и ненависть, шутками прикрывается зависть и недоброжелательство. Но мы остро чувствуем, где кончаются шутки и начинается злобствование, неприязнь, попытка оправдать собственную лень. Частенько встречаются люди, которым для счастья не хватает самой малости — унизить кого-нибудь. И все. Жизнь для них расцветает всеми красками.

Вспоминается одна приземистая дама с сипловатым хозяйским голосом, специалист в области сварочного производства, которая несколько лет ходила в одну семью, собирая по крупицам недоразумения, успехи, радости, чтобы однажды, хватанув для храбрости чего-то вроде червивки, разразиться такой безудержной ненавистью, таким неуправляемым хамством, что всех, кто был при этом, до сих пор дрожь пробирает, словно пришлось прикоснуться к невероятно отвратному гаду.

— А знаешь, — сказал один гость хозяину, — будь у нее возможность, она бы убила тебя.

— За что?!

— Не правильно ставишь вопрос… Не за что, а зачем. Чтобы успокоиться. Столько лет таскать в себе ушат грязи! Она могла выплеснуть его в троллейбусе, на соседку, на своего затравленного мужа… Такой человек. Ты подари ей среди зимы букет роз, подари! И она тебя возненавидит. За что? За то, что ты имеешь возможность и великодушие среди зимы дарить букет роз.

Утром на допрос к следователю прокуратуры Засыпкиной была доставлена на машине мать Нефедова — Лидия Геннадиевна. Женщина с прошлым — так ее определила для себя Галина Анатольевна. За годы работы ей немало пришлось повидать людей, нередко удавалось добираться до их сути. И постепенно выработалась привычка стремиться до конца понять сидящего перед ней человека, выступает ли он в роли свидетеля, обвиняемого, подозреваемого.

Взглянув на Нефедову, на ее широкий, какой-то мужской, хозяйский шаг, отметила манеру смотреть на собеседника как бы чуть со стороны, сверху, вскинув бровь. Из пяти пальцев руки Нефедова, кажется, пользовалась только тремя, изысканно отбросив мизинец и безымянный в сторону, словно боясь обо что-то запачкаться. И еще золото. На пальцах, в ушах, на шее. Хотя знала, куда ехала, знала, что не вечерний спектакль ее ожидает. Может быть, она рассчитывала дать утренний спектакль? И еще заметила Галина Анатольевна уверенность в каком-то своем превосходстве. То ли недостаток образования, то ли избыток самоуверенности, а может, и то и другое создавали впечатление вульгарности, за которой чувствовалась готовность говорить о чем угодно, не очень стараясь при этом быть честным. Тогда-то Галина Анатольевна и произнесла про себя эти слова — женщина с прошлым. Да, подумала Засыпкина, была у нее другая жизнь. Впрочем, не исключено, что она одновременно живет не одной жизнью. А золото, очевидно, убеждало ее в некой неприкосновенности, как бы ограждало от людей, не помеченных этим высоким знаком, держало их на почтительном расстоянии.

— Где ваш сын, Лидия Геннадиевна?

— Сын? Один остался дома. Спит. Вы его имеете в виду?

— Нет, я говорю о вашем старшем сыне, Юрии.

— Могу ли я знать, чем вызван ваш интерес к нему?

— Вы, очевидно, слышали о пожаре на улице Кутузова…

— Да! Это кошмарная история! Какой ужас! Знаете, в городе такие страшные слухи, что я не решаюсь им верить.