Изменить размер шрифта - +
Оба они смотрели на запад — сразу понятно, откуда грядет общий враг. Все было замечательно — и боевое братство, и руководящая роль «старшего брата» в лице русского народа, и враг, грядущий с запада, все на месте. А что люди, знающие историю, давились от смеха при виде памятника — так это уже, право, мелочи.

В 1992 году этот памятник… развернули на 180 градусов. И теперь русский витязь все так же указывал эстонскому «младшему брату», куда стрелять, — но только уже на восток. Сюрреализм крепчал, танки наши быстры, а Хаим у нас пулеметчик.

Впрочем, все освободившиеся республики вели себя примерно одинаково. В Эстонии причудливо крутили не менее причудливый памятник. А в том же 1992 году в Ермаке Павлодарской области Казахстана снесли памятник Ермаку. Так сказать, избавились от памяти о колонизаторе и завоевателе.

Самое удивительное — все местные националисты искренне хотели, чтобы и их самих, и их выдумки принимали всерьез.

 

 

Глава 5. Дети Российской империи

 

 

Папа турок, мама грек, а я русский человек.

Поговорка

 

Как и в 1918 году, в 1992 начался распад собственно России — территории, давно и прочно заселенной русскими. Тут, впрочем, возникает элементарный вопрос: а кто такие современные русские?

Весь императорский период, с начала XVIII века, шло смешение всех со всеми, рождение самых невероятных гибридов. Весь советский период продолжалось то же самое, и даже в больших масштабах. Уверен, проживи СССР лет 200 — и мы имели бы сейчас своего рода советский народ — русскоязычный, но очень мало похожий на русских.

В государствах, где шведы составляют 99,9% населения, или японцы составляют 99,95% - там это менее заметно. В цивилизованных странах ксенофобия считается чем–то вроде привычки испражняться в столовой или совокупляться на ученом совете, но подавляющее большинство юношей и девушек этих стран берет себе мужей и жен среди людей одного «титульного» народа. Не потому, что они себе это запланировали или им не позволят родители, а просто по закону больших чисел; на всех иностранцев не хватит.

Другое дело в больших государствах, особенно в многонациональных империях: тут порой и не очень понятно, где один народ переходит в другой. И что такое вообще «народ». Словом «империя» нынче принято чуть ли не ругаться; почему–то считается, что империя — это нечто невыразимо плохое. Но трудно отделаться от мысли, что в жизни империй есть и кое–какие симпатичные черты, — например, очень низкий уровень ксенофобии.

Люди, которым меньше пятидесяти, не застали времен, когда одноклассники попросту не знали этнического происхождения друг друга. Но я еще учился в школе, где национальность соученика была не важнее, чем цвет волос или длина пальцев по отношению к ладони. То есть мы знали, что Равиль Гонцов — татарин, а Мира Гершман — еврейка. Но ни малейшего значения этому никто не придавал, и когда Равиль стал ухаживать за Мирой, никому и в голову не пришло ужасаться происходящему.

Между прочим, точно так же было и в царской России. Даже в еще большей степени «так же», потому что сам смысл слова «русский» изменился. Сегодня мы хотя бы теоретически допускаем, что русские — это люди такого этнического происхождения. А русские еще в начале ХХ века — это были люди, владевшие русским языком, как родным. У немцев есть хорошее слово — Muttersprache — то есть «материнский язык». Язык, на котором человек сказал «мама». Русские были имперской общностью, совокупностью людей с одним языком и культурой.

Если люди, которые, даже сохраняя свои языки и религии, варятся в соку единой имперской культуры, волей–неволей становятся друг на друга неуловимо похожи.

Быстрый переход