|
Она протянула часовому веточку, и тот взял. А до киота было высоко, пришлось бы взбираться по воротам под свод арки, однако стрелок вдруг скинул с плеча винтовку, примкнул штык и поднял на нем вербу к самой иконе. Пристроив там веточку, он обернулся к матери Мелитине уже радостный от своей догадливости и сноровки.
— Храни тебя Господь, — она перекрестила стрелка, и тот, сняв буденовку, поклонился. — Скажи мне, сынок, цел ли погост у храма? — Могилы? — он оглянулся назад, на ворота. — Могилы есть, да… только кресты сняли. В окна вставили, в бараки… — В окна? — испуганно переспросила мать Мелитина. — Господи, зачем же в окна? — А вместо решеток, — объяснил стрелок и втянул голову в плечи. — Не все сняли, только железные, кованые, с узором. Прошка Грех приковылял ближе к воротам и встал, прислушиваясь. Белесые глаза его оживились, открылся вваленный рот. — Пускают? Али не пускают? — прошамкал он. — Спроси-ка толком-то, дочка. Мать Мелитина спохватилась, попросила ласково: — Пусти нас, сынок. Мы только на могилки глянем да вербочки положим. — Не могу я, матушка, — почти взмолился стрелок. — Никак нельзя! — Да ведь мы на минутку. И уйдем. Столько верст прошли… — Пожалейте меня, ей-богу! Накажут строго, не могу. Начкар — человек суровый… — Ну, Бог с тобой, — согласилась мать Мелитина. — Тогда вот вербушки возьми да положи сам. Кресты каменные, должны стоять… Стрелок взял вербу и с облегчением, будто вынырнув из воды, хватил воздуха, сунул ветки под шинель. — Положу, матушка, — начал он, однако низкий и звучный скрип железной калитки ударил по ушам. Часовой вытянулся, и очки поползли на кончик носа. Дрожащей рукой он спрятал вербные сережки за пазуху и вздрогнул от низкого, сильного голоса: — Деревнин! Что за базар на посту?! Из калиточного проема выступил человек в военном, заложил руки за спину, оглядывая посторонних, перевел взгляд на стрелка. — Взятки брать? Он выхватил из-под шинели стрелка вербу, повертел в руке, постучал букетом по хромовому сапогу. — Та-ак… В чем дело? Прошка Грех вдруг поднял палку, замахнулся на военного. — Нехристь, так твою мать! — заругался он. — Ныне везде вход позволен! Ныне и в Иерусалим пускают! Стрелок слегка успокоился и стоял, опустив глаза. Мать Мелитина взяла у военного вербу и оттеснила Прошку. Военный усмехнулся, мотнул головой. — Погляди на них! Вражьи недобитки… К кому пришла?! — К сыну, — сказала мать Мелитина. — И к деверю. — За что сидят? — Ни за что. — Все вы ни за что! — Они в могилах, — несмело вставил часовой и тут же поправился: — Давно похоронены. На погосте. Военный стрельнул прищуренным глазом в его сторону, сказал, добрея и теряя интерес: — Тут не музей и не проходной двор. Учреждение… Идите-ка домой. Мать Мелитина подняла глаза к иконе, перекрестившись, попросила: — Прости его, Господи… Военный машинально проследил за ее взглядом, качнулся на носках — скрипнули ухоженные сапоги. — А вербу дай, — вдруг сказал он. — Так и быть, положу… Кому только? Фамилии? — Нет у них фамилий, — сказала мать Мелитина. — Только имена. Сергий и Даниил. |
