Грэм Грин. Красавчик
Оранжевый шарф на голове женщины выглядел, как ток двадцатых годов, ее голос сметал все преграды: голоса двух собеседников, рев мотоцикла на улице, даже звон суповых тарелок на кухне маленького ресторанчика в Антибе, теперь, когда осень окончательно вступила в свои права, практически пустого. Ее лицо показалось мне знакомым: я однажды видел ее на балконе одного из перестроенных домов на крепостных валах, она разговаривала с кем-то внизу, вне поля моего зрения. Но она не попадалась мне на глаза после того, как летнее солнце покинуло Антиб до следующего года, и я думал, что она уехала вместе с остальными иностранцами. «На Рождество я поеду в Вену, — говорила женщина. — Мне там очень нравится. Все эти очаровательные белые лошадки... и маленькие мальчики, поющие Баха». Беседовала она с англичанами. Мужчина в синей хлопчатобумажной рубашке спортивного покроя пытался изображать летнего туриста, но время от времени ежился от холода. «Так мы не увидимся с вами в Лондоне?» — спросил он, а его жена, значительно моложе их обоих, тут же добавила: «Вы обязательно должны приехать». — Наверное, не получится, — ответила женщина. — Но если вы, дорогие мои, приедете в Венецию на весенний... — Я не уверена, что у нас будут деньги на такую поездку, не так ли, дорогой, но мы с удовольствием покажем вам Лондон. Правда, дорогой? — Разумеется, — мрачно отозвался он. — Боюсь, это совершенно, совершенно невозможно. Из-за Красавчика, вы же понимаете. До этого момента я не замечал Красавчика, потому что он очень уж хорошо себя вел. Лежал на подоконнике, такой же неподвижный, как сдобная булочка на блюдце. Думаю, никогда раньше я не видел такого изумительного пекинеса, хотя не стану притворяться, будто знаю, по каким критериям оценивают судьи эту породу. Он бы не уступал белизной молоку, если бы не чуть заметный кофейный оттенок, который, впрочем, не только не портил, но лишь подчеркивал его красоту. В глазках, черных, глубоко посаженных, как сердцевина цветка, не читалось абсолютно никаких мыслей. Эта собака не отреагировала бы на слово «кошка», не выказала бы юношеского энтузиазма, если б ей предложили прогуляться. Думаю, некоторый интерес у нее могло вызвать разве что собственное отображение в зеркале. И конечно же, кормили Красавчика вволю, так что он не обращал никакого внимания на остатки обеда. А возможно, привык к более изысканной пище, чем лангуст. — А вы не можете оставить его у подруги? — спросила молодая женщина. — Оставить Красавчика? — Вопрос просто не требовал ответа. Она пробежалась пальцами по длинной шерсти цвета café-au-lait, но Красавчик, в отличие от любой другой собаки, при этом даже не шевельнул хвостом. Правда, издал какой-то звук, напоминающий недовольное ворчание старика, которого случайно потревожил в клубе официант. — Все это карантинные законы... почему ваши конгрессмены их, наконец, не изменят? — У нас они называются членами парламента, — ответил мужчина, стараясь скрыть неприязнь. — Мне все равно, как они у вас называются. Словно живем в Средние Века. Я могу поехать в Париж, в Вену, в Венецию... да что там, могла бы поехать и в Москву, если б пожелала, но не могу поехать в Лондон, не поместив Красавчика в отвратительную тюрьму. Со всеми этими ужасными собаками. — Я думаю, ему бы отвели... — Тут он запнулся и, со свойственной англичанам безукоризненной вежливостью, стал подбирать подходящее слово — камеру? клетку? — ...отдельное помещение. — Страшно подумать, какие болезни он может там подцепить, — она подхватила песика, словно меховую накидку, и решительно прижала к левой груди; тот даже не заворчал. Он полностью повиновался. Ребенок и тот бы взбунтовался... хоть ненадолго. |
