Наконец она стала похожа на саму себя.

– Иди уже, – сказала я, уперев руки в бока и пытаясь выглядеть внушительнее. – Тебя жених ждет.

Фели промокнула глаза влажным платком.

– Из-за тебя я испортила макияж.

– Ой боже мой, – сказала я. – Он был испорчен до того, как ты ушла наверх. Фотографии все равно уже сделаны, так что какая разница. Улыбайся, несмотря ни на что. Езжай в Вену. И не возвращайся, пока у тебя характер не улучшится.

Фели попыталась взглянуть мне в глаза, но я не дала ей такой возможности.

– Не надо изображать из себя василиска, – сказала я. – У меня иммунитет. Иди уже.

К моему крайнему изумлению, она послушалась.

– Желаю хорошо провести медовый месяц! – прокричала я вслед, но она либо не услышала, либо решила, что я недостойна ответа.

Нелегка участь посредника.

Вскоре Фели и Дитер под дождь из конфетти, слез и старых сапог погрузились в автомобиль Банни.

Среди тех, кто столпился у дверей, воцарилось долгое неловкое молчание. Похоже, никто не хотел заговорить первым.

Первой моей мыслью было облегчение: Фели больше не живет в Букшоу.

Нет, неправда. Это то, о чем я хочу думать.

По правде говоря, мне было очень тяжело от того, что теперь я осталась одна. Разумеется, со мной будут Даффи, Доггер и миссис Мюллет, но Фели уехала. Фели, с которой я вела вечную войну со дня моего рождения; Фели, которую я всегда любила; Фели, которую я иногда ненавидела.

Нелегко питать неприязнь к человеку, который пишет музыку в твою честь, пусть даже это короткая пьеса для пианино, каскад бурных аккордов, призванный увековечить незабываемое, полное драматизма событие, когда я по неосторожности объелась пирожками миссис Мюллет. Фели назвала эту пьесу «Досадная неловкость» и исполняла ее для посетителей при любой возможности.

«Дрянь!» – шипела я, когда она мучила меня этой пьесой, но она просто транспонировала мелодию несколькими нотами выше и начинала заново.

Но, хотя мы все трое презирали друг друга, бывали случаи, когда мы самым неожиданным и удивительным образом выступали заодно. Например, как-то во время рождественской службы в Святом Танкреде, когда мы с Даффи стояли плечом к плечу с остальными прихожанами и во весь голос пели псалмы, заменяя слова.

«Велик господь, туши мой мозг», – орали мы. Это и еще «Стирали пастухи носки».

И в конце каждого псалма мы пели: «Обман!»

При наличии практики и изрядной доли хладнокровия можно делать это, широко улыбаясь соседям через проход, и они будут улыбаться тебе в ответ, ни на секунду не заподозрив, что происходит.

Однажды на рождественском концерте мы все трое подхватили свинку. Запертые дома, мы дали друг другу прозвища: я была Свинтус, Даффи – Свинелла и Фели – Свиниссимус. Никогда мы не были так близки друг другу. Опухшие шеи и сухость во рту не мешали нам смеяться.

Фели всегда была скалой. Но, как однажды сказал мне Доггер, у каждой скалы есть подошва.

Я буду скучать по ней.

Наконец Даффи нарушила молчание.

– А теперь, Хельмут, Инг… (она обращалась к мистеру и миссис Шранц; Даффи никогда не придерживалась церемоний). Пойдемте взглянем на первое издание «Записок Пиквикского клуба», которое я обещала вам показать. Автограф Диккенса завораживает. Вы увидите зеленые чернила на титульной странице каждого тома.

– Девятнадцать автографов божественного Диккинса. – Хельмут пришел в восхищение. – Поразительно. Ведите нас, дражайшая Дафна.

С этими словами они ушли.