— Я бы на твоем месте не строил иллюзий, — проворчал Конан. — Некоторые дамы только выглядят хрупкими, а как усадишь их на лошадь — бедная скотина аж приседает от тяжести.

Цинфелин не без удивления понял, что киммериец немало растроган случившимся и под напускной грубостью пытается скрыть свои чувства. Что ж, еще один признак цивилизованного человека. О чем самому Конану, разумеется, лучше не говорить.

Цинфелин взял девушку за руку и повел из комнаты, где она провела столько горьких зим.

— Как я выгляжу? — шепнула она на ухо своему спасителю.

— Ты прекрасна, — ответил он.

«Стало быть, с нею все в порядке, — отметил Конан, слышавший этот краткий диалог. — Только умирающая женщина не интересуется своей внешностью… Впрочем, знавал я и нескольких, которые беспокоились об этом даже на краю могилы…»

— Я не видела своего отражения с детских лет, — призналась Лизерана. — Все, что показывали мне зеркала, были другие люди. И… и еще ты. Я видела, как ты хворал, как ты был болен, как ты умирал… Всеми силами я пыталась помочь тебе.

— Помочь? О великий Митра! — удивленно воскликнул Цинфелин. — Ты, беспомощная, измученная пленница — пыталась помочь мне, избалованному графскому сынку?

Они начали медленно спускаться по лестнице. Лизерана спотыкалась на каждой ступеньке.

Цинфелин боялся даже думать о том, что может ожидать их внизу. Однако весь путь они проделали, не встретив никаких препятствий. Башня была пуста.

Они выбрались наружу и оглянулись. Ничего зловещего теперь не ощущалось в этой местности. Просто пролив, чайки в небесах, серые волны — и пустая башня с зияющим входом на том месте, где когда-то стояли ворота.

Кони паслись над обрывом, пощипывая траву, что росла на склоне холма.

— Едем, — бросил киммериец, устремляясь туда…

— Это он, он! — вне себя кричала Лизерана. Она сидела на коне в седле перед Цинфелином. Ее длинное платье развевалось, ветер трепал ее волосы. Цинфелин крепко удерживал ее за талию, а девушка протягивала руку к Керниву в обвиняющем жесте.

Всадники ворвались на Поля Правосудия и двинулись прямо к заграждению. Граф Гарлот повернулся к ним и застыл, неподвижно глядя на своего сына, на незнакомую девушку в седле и на рослого варвара с мечом за плечами.

— Расступитесь! Дорогу Цинфелину! — кричал Конан, орудуя кулаками, чтобы вразумить наименее сообразительных.

Люди шарахались в стороны, позволяя всадникам проехать. Гарлот не проронил ни слова, не сделал ни жеста. Он просто позволил своему сыну действовать — и молча ждал, желая увидеть, что же тот намерен предпринять.

Возле заграждения всадники спешились, и Цинфелин вместе с девушкой перебрался внутрь, туда, куда допускались только избранные. Конан следовал за ним шаг в шаг. Он ни на мгновение не отрывал глаз от Кернива.

«Хвала всем богам! — подумал Югонна. — Но как же вовремя они приехали! Можно подумать, они нарочно подгадали миг своего появления!»

Лизерана остановилась перед Кернивом и еще раз указала на него рукой, а затем повернулась к Гарлоту и громко, отчетливо произнесла:

— Это он! Он — тот человек, который похитил меня, который держал меня в плену, мучил ради собственных низких прихотей — человек, который задумал погубить вашего сына!

— Это правда, отец, — вмешался Цинфелин.

— Но каким образом? — спросил граф.

— Я видел ее в зеркалах… в тех самых зеркалах, которые держит у себя Кернив.